Михаил Кильдяшов

Зерно разрастается в колос

онтология смерти в поэзии Юрия Кузнецова

Можно выстроить разную не только историю, но и теорию литературы. У нас есть социология литературы, описывающая через художественные образы сложные общественные отношения, способная осмыслить и семью, и политическое движение, и «безмолвствующий народ». У нас есть психология литературы, показывающая человеческие метания, борения, личность, оставшуюся наедине с целым мирозданием. У нас есть эстетика литературы, отслеживающая поиски словесного инструментария, средств и форм изъяснения, сопрягающая разнородный творческий опыт в цельные направления, течения, определяющая взаимоотношения литературы и реальности. У нас складывается гносеология литературы, когда роман, рассказ, поэма становятся путём постижения жизни, ключом к разгадкам её тайн, когда сухие категории кабинетной философии недостаточны и нужно их расцветить, оплотнить, вочеловечить.

Но у нас нет онтологии литературы, которая отвечала бы на вопрос о том, как литература сотворяет жизнь. Речь не о второй реальности, не о романтическом двоемирии, не о художественном инобытии, не о пророческой миссии литературы, а о том, что она всегда должна идти на шаг впереди жизни. А значит, преодолевать смерть, которая может последовать за каждым мигом жизни. А значит, возможна онтология смерти, парадоксальное бытие небытия.

Юрий Поликарпович Кузнецов – один из главных таких онтологистов в русской поэзии. Его творческое движение от метафоры к символу, от словесных сближений к сближениям сакральным, есть прежде всего осмысление смерти. Как писал поэт в статье «О воле к Пушкину», «символ не разъединяет, а объединяет, он целен изначально и глубже самой глубокой идеи потому, что исходит не из человеческого разума, а из самой природы, которая, в отличие от разума, бесконечна». Но природа поражена смертью, как затаившейся раковой клеткой. Смерть – единственный предел, положенный бесконечной природе, но положен он именно человеческим разумом, потому что смерть возникает там, где заканчивается рациональное познание. Поэзия шире и выше рационального: если в её основе символ – познание бесконечно и смерть одолима: «Поэма презирает смерть / И утверждает свет».

Но даже в этом свете смерть требует от поэта постоянного созерцания самой себя. Если бы Кузнецов был художником, свою главную картину, перекликаясь и споря с Николаем Ярошенко, он назвал бы «Всюду смерть». Но такая картина не уподобилась бы «Острову мёртвых» Бёклина или «Четырём всадникам Апокалипсиса» Дюрера. Скорее, это было бы нечто похожее на цикл гравюр Гольбейна, где смерть пронзает копьём рыцаря, выкупает у врача пациента, уводит из семьи младенца, вместе с изгнанным из рая Адамом возделывает землю, вместе с пахарем-крестьянином гонит по борозде подъяремный скот. Смерть неотступна, привязчива, она «пьёт из черепа отца», снимает гипсовую маску с лица ещё живого поэта. Смерть - изначальная случайность бытия, которая норовит стать закономерностью.

Смерть, по Кузнецову, - отмирающие ткани жизни, которые ещё можно оживтоворить, помертвевшие удесы, в которых должен прорасти живой и чуткий нерв. Поэт отвоёвывает у смерти пространство для жизни, превращает смерть в повод для мобилизации сверхчеловеческих сил.

Всё в поэзии Кузнецова о смерти. Всё в поэзии Кузнецова о жизни. На сколь большое расстояние ни отойди, всё равно этой глобальной темы разом не охватишь. Нужен фокус, объектив, нужны отдельные тексты и символы, чтобы уловить хоть какие-то общие черты и особые приметы кузнецовской онтологии смерти.

Зерно – символ, который больше прочих волновал зрелого Кузнецова: «Когда до Бога не дойдёт мой голос / И рухнет вниз с уступа на уступ, / Тогда пускай в зерно вернётся колос / И в жёлудь снова превратится дуб»; «Зерно погибло – вырос хлеб вины. // Шумит в ушах бессонница-пшеница. // Но этот мир лишился глубины, / И никому уже он не приснится»; «Я настроил осыпанный колос. // Непростая соломинка, брат! // Дунул – гнёзда пустые звенят / И играют из голоса в голос».

Удивительно, что при этом у Кузнецова нигде не встречается аллюзий, по крайней мере, явных, прямых, на главную в мировой культуре притчу о зерне – притчу о сеятеле. Явных отсылок нет, но потаённые возможны.

В этой притче можно увидеть несколько типов смерти. Убиение: «…иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то». Беспамятство, отрыв от родовых корней: «…иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло». Забвение, безвестность: «…иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его».

Но главное - заветное воскрешение, в котором одолеваются и убиение, и родовое беспамятство, и безвестность: «…иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать».

Кузнецов на протяжении всего поэтического пути пытался свести воедино все эти типы смерти, наложить один её лик на другой, чтобы возникла полнота видения и понимания, чтобы, разгадав природу смерти, искоренить её из бытия.

Максимально к такому сопряжению поэт приблизился в балладе «Четыреста». Её герой, возвращающий из небытия отца и четыреста его однополчан, погибших у Сапун-горы, вырывающий их из тьмы, из минувшего, из войны, поэтически тоже преодолевает и беспамятство, и забвение, и убиение. Но отец возвращается к родному крыльцу тенью, будто не случилось самого главного – воскрешения: Одиссей уже спустился в тартар, но Христос ещё не сошёл во Ад и не свершил Страшный суд.

Он вёл четыреста солдат

До милого крыльца.

Он вёл четыреста солдат

И среди них отца.

— Ты с чем пришёл? — спросила мать.

А он ей говорит:

— Иди хозяина встречать,

Он под окном стоит.

И встала верная жена

У тени на краю.

— Кто там? — промолвила она. —

Темно. Не узнаю...

Как ещё одну попытку воскрешения Кузнецов пишет поэму «Золотая гора», сюжетно во многом повторяющую балладу «Четыреста», но более символическую, уже не так привязанную к биографии поэта. Но и здесь Кузнецову покажется, что задача не достигнута.

Лишь к концу жизни он предощутил полноту осмысления смерти, когда после написания поэм «Путь Христа» и «Сошествие во ад», когда во время работы над в итоге оставшейся незавершённой поэмой «Рай», задумал поэму «Страшный суд». Но замысел остался лишь замыслом, озвученным в разговоре со священником, поэтом Владимиром Неждановым": «…прощаясь, он вдруг остановился и спросил: “Знаешь, что последует за Раем?”. И, не дожидаясь ответа, выдохнул мне в лицо: “Страшный Суд!”».

Страшный суд – потрясающее прозрение Кузнецова, что оказалось невместимо в пределы земной жизни, земного слова. Страшный суд – это обнуление смерти в мироздании. Это суд над смертью. Приговор, вынесенный смерти. Тогда Сеятель соберёт однажды разбросанные зерна и вновь разбросает их, чтобы погибшее, увядшее и склёванное упало в плодородную почву и проросло.

В своём последнем прозрении Кузнецов вышел на Сталинградскую битву со смертью. Победил ли он, так внезапно усопший, в этом противостоянии? Безусловно, да. Потому что оставил после себя поэтическое наследие, которое не только порождает литературоведческие интерпретации, но и требует художественного, онтологического осмысления: литература порождает литературу, а значит, по-прежнему есть тот спасительный шаг, который опережает смерть. Зерно разрастается в колос.

Ссылка на публикацию на сайте газеты "Завтра"

Оренбургская писательская организация Союза писателей России объявила литературный конкурс «Самодельные чернила», посвящённый памяти выдающегося литературного наставника, поэта Геннадия Фёдоровича Хомутова (1939 – 2020).

Принять в нём участие могут молодые литераторы в возрасте от 14 до 40 лет, проживающие или проживавшие ранее на территории Оренбургской области.

На конкурс принимаются только художественные произведения. Лучших авторов поощрят дипломами и памятными подарками, самые значительные конкурсные работы будут опубликованы в литературном журнале "Оренбургская заря".

По итогам конкурса будет проведён семинар для молодых авторов.

Работы будут приниматься до 1 декабря 2023 года.

Все подробности - в положении о конкурсе.

Ссылка на положение с приложением.

Конкурс проводится Оренбургской областной организацией Всероссийского общества инвалидов с 2014 года раз в два года при поддержке Правительства Оренбургской области. Соорганизаторами традиционно являются региональные министерства социального развития и культуры, а также Оренбургская региональная организация Союза писателей России. Изначально конкурс был межрегиональным, а в 2019 году получил статус Всероссийского.

С каждым годом география становится шире, участников становится больше, появляются новые имена. Преданные поклонники конкурса не оставляют без внимания это литературное соревнование из мероприятия в мероприятие, – отметил председатель ООО ВОИ Евгений Кашпар на церемонии открытия, которая состоялась в областной библиотеке имени Н.К. Крупской.

В рамках церемонии прошел круглый стол на тему «Создание условий для социокультурной реабилитации и занятий литературным творчеством людей с инвалидностью с целью вовлечения их в полноценную жизнь».

На нём участников «СТИХиИ Пегаса» приветствовали почётный гость – поэт, публицист, переводчик, член Правления Союза писателей России Виктор Кирюшин, представители законодательного Собрания, минсоцразвития и министерства культуры области, Общественной палаты области, духовенства, ветеранских общественных организаций.

Самое активное участие в организации конкурса принял секретарь Союза писателей России Михаил Кильдяшов.

Руководителями творческих семинаров для участников были члены Оренбургской писательской организации Союза писателей России: Юрий Мещанинов, Иван Коннов, Иван Малов, Вера Октябрьская, Ирина Антонова, Мария Чалкина.

Стоит отметить, что в конкурсе приняли участие почти 150 литераторов из 40 регионов страны, включая Донецкую и Луганскую Народные Республики, а одна из номинаций – «Vместе Zа жизнь» – была посвящена событиям на Украине, специальной военной операции и людям, участвующим в ней. Также организаторами были предложены номинации «Не дай сломить себя ни людям, ни обстоятельствам», «В слове «МЫ» сто тысяч «Я».

В этом году «СТИХиЯ Пегаса проходила под знаком 35-летия со дня основания Всероссийского общества инвалидов. Участников ждали мастер-классы профессиональных литераторов в жанрах поэзия и проза, творческие вечера, литературные гостиные, обширная культурная программа, выставки произведений победителей. Они были названы на церемонии закрытия 10 августа. 

Дипломы и подарки вручали заместитель министра культуры области Алла Лигостаева; начальник отдела реабилитации и социальной интеграции инвалидов регионального министерства социального развития Лилия Мурзина; почётный гость конкурса Виктор Кирюшин; председатель жюри, секретарь Союза писателей России Михаил Кильдяшов; председатель ООО ВОИ Евгений Кашпар.

Награждены были все прибывшие на заключительные мероприятия конкурса участники. Гости получили сборник произведений лучших авторов, изданный по итогам творческого состязания, а обладатели первых мест дополнительно – индивидуальные сборники своих стихов и прозы. И, конечно, символ Оренбургского края – пуховый платок. Свои музыкальные подарки участникам «СТИХиИ Пегаса» сделали Творческая мастерская «Классная компания», участники конкурса из Татарстана – Владимир Гаранин, а также из Чувашии – Екатерина Ворошилова. Они исполнили авторские песни.

Список победителей:

Номинация «Не дай сломить себя ни людям, ни обстоятельствам», поэзия:

1 место – Валерий Дивянин (Челябинская область);

2 место – Алексей Казанцев (Астраханская область);

3 место – Зинаида Попова (Тюменская область);

3 место – Мария Шилова (Саратовская область).

Номинация «Не дай сломить себя ни людям, ни обстоятельствам», проза:

1 место – Елена Москаленко (г. Севастополь);

2 место – Ирина Гаранина (Республика Татарстан).

Номинация «В слове «МЫ» сто тысяч «Я», поэзия:

1 место – Ольга Коробенко (Оренбургская область);

1 место – Игорь Зубов (Свердловская область);

2 место – Юрий Агеев (Саратовская область);

3 место – Светлана Жигиль (Пермский край).

Номинация «В слове «МЫ» сто тысяч «Я», проза:

1 место – Валентина Гребёнкина (Удмуртская республика);

2 место – Александр Гузенко (Ростовская область);

3 место – Михаил Дужан (Оренбургская область).

Номинация «Vместе Zа жизнь», поэзия:

1 место – Сергей Шевченко (Саратовская область);

1 место – Игорь Сычёв (Псковская область);

2 место – Анатолий Панасечкин (Смоленская область);

3 место – Лидия Минина (Ленинградская область).

Номинация «Vместе Zа жизнь», проза:

1 место – Михаил Смирнов (Республика Башкортостан);

2 место – Елена Мартынова (Чувашская Республика).

По информации Оренбургской областной организации ВОИ

Михаил Кильдяшов

Проханов - код русского времени

человек множества эстетик, Проханов не стал заложником ни одной из прожитых им эпох

Пять лет назад я написал книгу об Александре Проханове «Ловец истории». Посвящённая сорока романам и повестям писателя, она не вполне филологическая. Это, скорее, прохановская биография, рассказанная через его прозу. Но кроме этого я пытался ответить на очень важный для самого себя вопрос: каковы взаимоотношения человека со временем?

Русская и мировая культура отзывается на это по-разному. Порой ответы явные, прямолинейные, порой противоречивые, туманные. Гёте умоляет остановиться прекрасное мгновение. Чехов всем своим творчеством говорит, что человек не успевает за временем: на каком-то витке или повороте оно отрывается, уходит далеко вперёд, и тебе остаётся только слушать, как стучат топоры в вишневом саду. Священник Павел Флоренский был уверен, что «нужно всегда идти впереди века, даже если век идёт назад».

Чтобы обрести в этом вопросе хоть какую-то точку опоры, нужно проделать путь через творчество большого писателя, не проанализировать, а прожить его романы, воспринять художественную реальность не как вымысел, а как реальнейшую из реальностей.

В «Ловце истории» сложились замысловатые синусоиды прохановского времени: обретение собственной тропы и голоса в первых книгах - «Иду в путь мой» и «Желтеет трава»; время технократических романов о больших советских стройках, об одушевлении машины; время семнадцати войн, на которых побывал писатель; пора предчувствия великой катастрофы – гибели Советского Союза; пора чёрного безвременья 90-х, когда на обломках красной империи возникли существа, подобные персонажам Босха; постепенное имперское возрождение России, связанное с правлением нынешнего президента. Синусоиды порой пересекались в общих событиях и персонаж, художественное время позволяло себе уплотнять и переставлять реальные события, но в итоге получилась летопись длиной в более чем полвека.

Тогда, в 2018 году, завершив свою книгу на самом свяжем романе Проханова, я тревожился о том, что заканчивается она не на знаковом рубеже: 2018 год по своей исторической важности не был сопоставим ни с 1991-м, ни с 1993-м, ни с 2014-м. Не виделось края тектонической плиты времени, у которого вновь оказалась бы наша страна. Не было, казалось, этапной черты, которую хотелось подвести.

Но теперь, когда Проханов за минувшую пятилетку опубликовал три повести и восемь романов (а ведь были ещё почти три сотни передовиц, книга воспоминаний, два цикла стихов, серия рисунков; а ведь мы ещё не знаем, что таится у Проханова в письменном столе) и когда все прежние синусоиды выстроились по-иному, стало ясно, что 2018-й не в историческом, а в метафизическом смысле очень важная граница. И определяется она переменой в отношениях писателя и времени.

Если прежде Проханов неутомимо гонялся за временем, готовил для него литературные ловушки, пытался углядеть его лики и контуры, то теперь время стало неотрывно следовать за Прохановым. Время оробело перед Прохановым, как оробело оно перед египетскими пирамидами, Красной площадью или Аркаимом – перед всем тем, что больше времени, что невместимо во время. Осознав, что не запечатлённое в литературе, оно становится безликим, безголосым, помертвелым, время, как дитя, тянущее взрослого за рукав, стало умолять найти для себя новые формы жизни. И эти формы Проханов нашёл.

Реверсивное время, обращённое вспять, когда писатель из сегодняшнего дня размышляет о Перестройке (роман «Меченосец»), 1991 годе (роман «ЦДЛ»), 1993 годе (роман «День»).

Это романы, в которых описывается, как «работает огромная машина, подпиливает опоры, разносит вдребезги стены, перекусывает связи, раскалывает плиты, и вся незыблемая мощь государства начинает крениться, оползает, грозит рухнуть, засыпать живых своими уродливыми обломками» («ЦДЛ»).

Это романы, в которых мы видим, что «развенчиваются герои Гражданской войны и Отечественной. Хохочут над Чапаевым, иронизируют над “панфиловцами”. Ленин стал комическим персонажем, Сталин чудовищем. Власть зовут “воровской”, армию называют “кровавой”. Военно-промышленный комплекс нарекли упырём, пьющим кровь экономики. Госбезопасность – “союз палачей”» («Меченосец»).

Это романы, в которых охватывает ужас оттого, что «советское время кончилось, началось неизвестно какое. Между советским и новым временем провели сапожным ножом, с хрустом рассекли кожу, хрящи, сухожилия. Открылась рваная рана с бурлящей кровью» («День»).

Но в том не болезненная ностальгия писателя, не попытка вновь пережить мучительное прошлое. Это особая временная хирургия, позволяющая найти в прошлом ещё живые ткани и сшить с ними настоящее, вырезав чёрную материю исторической пропасти. Это стремление локализовать в романе трупные яды, чтобы они не просочились в современность.

Семейное время, прежде рассредоточенное Прохановым в разных романах и повестях в образе матери и жены, погибшего отца, дядьёв и дедов, многоликих предков, оживающих на фотографиях из семейного альбома. Твой род, твоя семейная хроника – это тоже история страны со всеми её битвами и победами, надрывами и ликованиями.

История многоцветным лучом прошла сквозь кристалл детства, на миг сфокусировалась в нём и затем разъялась на множество жизненных путей будущего писателя (роман «ОН»). Детство – родниковое время, исток времени, первый день творения, где тьма и свет чётко различимы. Искушения, грехопадения, хлеб, добываемый в поте лица – всё после, а в детстве – радость каждого дня и часа. Неведомыми тропами оно возвращается к тебе поседевшему и приносит тот первозданный свет, воскрешает всех родных и близких.

Так же в повести «Деревянные журавли» оживает любовь. Любовь к той, которая была с тобой всегда, даже до вашей встречи. Ты так ждал её, ту, что на всю жизнь останется тебе верна, что родит тебе детей, что с молитвой будет ждать тебя с войны. Быть может, мир уцелел, не рухнул в последний миг в пропасть только оттого, что вы любили друг друга. За вашу любовь миру было прощено многое.

Сакральное время. Время инобытия, одоления смерти, поиска вечных русских кодов, время сбережения в человеке человеческого. Повести «Певец боевых колесниц» и «Священная роща», романы «Сыны Виссариона», «Таблица Агеева», «Тайник заветов», «Леонид» - это битвы за бытие. Россия – поле битвы, Её, граничащую с Царствием Небесным, враг рода человеческого силится отнять от неба, вырвать из вечности.

Быть может, все пройденные Прохановым войны были приуготовлением к этой главной войне. Быть может, изнурительная гонка за историей была ради отдаления её конца. Проханов говорит самому себе: «Россия неодолима, как неодолим Господь. Россия ведёт борьбу с демонами у самых врат в Царствие Небесное. И мы не отступим, ибо отступать некуда. За нами Царствие Небесное!» («Священная роща»).

Теперь время может укрыться только в России. Вне России – безвременье, беспамятство, «конец истории». Вне России нет летописцев и прозорливцев. Нет тех, кто стал воплощённой историей. Потому времени нужен Проханов. Нужна скорость его творческой реакции, какая редко бывает у прозаиков. Времени дорог прохановский дар сработать на опережение и явить образ грядущего.

Всякий писатель застревает во времени, если не может расстаться с привязанным к этому времени творческому методу. Человек множества эстетик, Проханов не стал заложником ни одной из прожитых им эпох. Время бросало вызов, не желало принимать старые формы, вливаться в ветхие мехи, и Проханов, всегда оставаясь собой, принимал этот вызов: находил новые образы, создавал новый язык, созидал небывалые художественные миры.

Масштабным людям время нечасто отводит долгий век. Мало кому довелось по-настоящему «своей кровью склеить столетий позвонки», перешагнуть через бездну. Проханову удалось. Он представим во всех периодах нашей истории. Он - извечный солдат империи, преодолевающий любые преграды. Он - художник и мудрец, размышляющий над самыми мучительными вопросами. Он – мечтатель, не знающий уныния. Он – русский человек во всей полноте, явление которого, размышляя о Пушкине, обещал нам Гоголь.

Проханов – код русского времени.

Ссылка на публикацию.