Михаил Кильдяшов
Мы ныне совестью мира стали
К 50-летию со дня смерти Александра Яшина
Подобно тому, как на границе литосферных плит возникает драгоценная руда, на стыке времён рождаются самобытные поэты. Они, когда «минуты роковые» складываются в «эпоху перемен», прозревают незримое, внимают беззвучному, осязают бестелесное. Из исторического разлома струится первооснова бытия, его потаённый смысл, начало всех начал, причина всех причин – то, ради чего сохраняется жизнь и одолевается смерть. Если упустить этот сокровенный смысл, не облечь его в слово новой эпохи, то неминуемо наступит мрак и пустота.
Когда меня ещё не было –
поэзия существовала.
Поэзия останется,
когда меня уже не будет.
Она повсюду:
в природе, в людях,
во мне
и вне меня,
как световые лучи
и как радиоволны –
в атмосфере
и в космосе.
Стихи существуют и не написанные,
не зарифмованные,
не напечатанные,
ещё не почувствованные никем,
как антимир,
и пока не уловленные,
как биотоки Вселенной.
Эти белые стихи написаны Александром Яшиным уже в зрелости: нашло точное выражение то, что молодому поэту открывалось гадательно. Слова – та самая драгоценная руда. Поэт добывает из неё металл смысла, скрепляет его рифмой, соединяет естество языка с естеством творчества. Но не каждому суждено открыть и явить предвечность поэзии.
Быть может, антимир стихов, их инобытие поэту приснилось. Он не знает, когда уснул и когда проснётся: грёза – яснее яви, явь – туманнее сна. Из этого сна возникает белеющий парус, шестикрылый Серафим, видение о последнем катаклизме. В этом сне – одновременность минувшего и грядущего, встреча предков и потомков. Что было – помнится, что будет – ведомо.
Вологодских пращуров поэта слово любило. Оно вложило им в уста сладкозвучное о, которое они в церковном песнопении, в былинах, закличках и плачах пронесли через столетия:
Вологда теперь разбогатела,
Вологжане, брат, взялись за дело,
Только окать не перестают.
Вода, молоко, колосья – во всём это оканье, будто время закольцевалось в волшебной букве, в непрерывном звуке, и жизнь стала бесконечной. В этой бесконечности нет ничего чужеродного. В этой бесконечности, как в сказке, случаются любые чудеса:
Раскинем полог у начала сказок,
Чтоб их целебным воздухом дышать.
Охотничьи побаски и рассказы –
Они из мёртвых могут воскрешать.
Смерть так далека и так невозможна, когда мир подобен пейзажу, которому стало тесно на холсте неведомого художника: «И рамка сосновая будет узка, И стены дыхание неба раздвинет». Лес, пашня, росистый луг наполняют первые лучезарные книги поэта.
Именно эти образы пойдут во спасение, когда в мироздании разверзнется пропасть и душа приготовится к неотвратимой беде, к небывалому испытанию. К войне, что начнёт сеять вражду не только между страной и страной, человеком и человеком, но и между землёй и небом, цветком и солнцем. В этой войне враг «с рогами на темной каске» будет ломать хребет истории, останавливать ход живоносного светила, утягивая его на запад, как в чёрную бездну.
Страна, на гербе которой не меч, не автомат, а колос, возьмёт на себя ответственность за бытие, вступится не только за свою землю, но и за всё мироздание, за истину и справедливость:
Сегодня мы от костров храним
Культуру, которую миру дали
Москва и Афины,
Париж и Рим, –
Которую мы от рожденья чтим, –
Мы ныне совестью мира стали.
И штык окажется сильнее танка. И тыл будет вторым фронтом. И богатырь былинный встанет в строй с нашими бойцами. Изумлённый союзник, притаившись за океаном, назовёт наш «труд опасный и тяжёлый» «самосожжением».
И для победы в такой схватке недостаточно пехоты, самолётов и крейсеров. Чёрные дыры, оставленные войной, поэт закупорит воспоминаниями детства, одолеет тьму светом, будет грезить о том, что выжженное поле боя вновь станет золотым полем пшеницы, что реку вновь назовут «рекой», а не «водным рубежом».
А после – иная большая работа. Народ-победитель, народ-гигант, народ-романтик воспалёнными губами припадёт к роднику жизни, израненными стопами пройдёт по исцеляющей росе, увидит в осени не унылую пору, а время великой радости, когда на разорённой врагом земле созреет первый послевоенный урожай. И хлеба ситные, хлеба долгожданные, хлеба земные и небесные утолят глад сердца – тоску по счастью, покою и любви.
«Война все чувства наши обострила», все силы наши удесятерила. Сквозь небесную синеву народ-победитель дотянулся до звёзд, посреди знойной степи из речных вод сотворил море:
Уже волну нельзя сравнить с донской,
Она гудит, под ветром нарастая,
И хоть вода по-прежнему – донская,
Но вид и норов у нее морской.
Каждый в общем деле нашёл «своё место на планете», и теперь бережёт её от новых потрясений, прокладывает на ней дороги жизни. Ради этой жизни поэт ищет в мире «вечную женственность», воплощает её в многоликих образах. Здесь и Алёна Фомина, что в колхозном тылу, подобна фронтовому командиру. И самопожертвенная Ольга, что в блокадном Ленинграде отдаёт осиротевшим детям единственную пайку хлеба. И Поля Батракова, от первой любви которой солнце стало ярче, лица – светлее, слова – теплее.
И тогда мир задышал полной грудью. В него вернулась чистота первых дней творения, когда ещё не случилось ни одной смерти, всюду была только жизнь. Мир на стыке времён сбросил ветхие одежды – обнажилась душа мира. У неё были зрение, слух и память.
Душа проникала «в глубь веков», заглядывала «в самое себя». Душа слышала «музыку вечности, голоса цветов и трав, их рост и дыхание».
Душа была Словом.
20 июля 2018 года состоялось первое Пленарное заседание пятого созыва Общественной палаты Оренбургской области.
В его работе приняли участие Берг Юрий Александрович - Губернатор - председатель Правительства Оренбургской области.
В новый состав Общественной палаты вошел поэт, публицист, литературный критик, секретарь Союза писателей России, председатель Оренбургского регионального отделения Изборского клуба Михаил Александрович Кильдяшов.
Он стал членом комиссии Общественной палаты по вопросам культуры, молодежной политики, патриотическому воспитанию, межнациональным, религиозным отношениям и миграции.
В рубрике "Степные родники" газеты "Оренбуржье" 13.07.2018г. опубликованы рассказы юного прозаика Кирилла Зарубина, стихотворные подборки членов Союза писателей России Александра Борисовича Трубенка и Владимира Ивановича Курушкина.
В литературно-художественном журнале Республики Марий Эл "Литера" (№2, 2018 г.) опубликована статья члена Союза писателей России Ивана Глебовича Коннова "Стихи мои - листки мои опавшие...", посвященная 90-летию оренбургского поэта-песенника Николая Карташева.
Михаил Кильдяшов
Я видел свет
к 80-летию со дня рождения Бориса Примерова (1 июля 1938 — 5 мая 1995)
Слово — пуповина, связующая человека с мирозданием. Уже первые мгновения жизни он облекает в крик, в звук, будто ищет сокровенное слово, через которое вольётся в него историческая память, знание обо всех, кто был до него, от поколения к поколению ковал цепь рода. Заветное слово открывает особую тайну природы, заложенную в неё Праотцом, когда тот в Райском саду давал имена всему сущему. И отныне природа своим многоцветием и многозвучием рождает для слова новые образы, новые оттенки, новые смыслы.
Поэт — ловец этих смыслов. Он заарканивает их строкой, сопрягает друг с другом, чтобы язык не мелел, ширился, подобно степи, устремлялся, словно цветок, к самому солнцу. Потому Борис Примеров скажет, что нужно жить, "как повелело небо, как приказал язык". Поэт ищет в природе ненаречённое, бесплотное — то, что ещё предстоит вочеловечить и воплотить. Поэт вглядывается и в звезду небесную, и в былинку земную, слушает соловья — открывает во всём "незакатное, близкое, чистое".
Ненаречённость манит, просит для себя у поэта такого слова, какое жило в песне предков, когда не было автора, а был народ, что передавал слово из века в век, как чашу круговую; когда не было искусства, а было естество. И надо отнестись к этой песне пращуров не как к фольклорному мотиву, что навсегда зацементируется в художественной строке, а как к живоносному источнику, испив из которого сам зазвучишь, словно родник:
Как из правого рукава
Кажду ночь выпускаю на волю
Соловьиху и соловья
Во широкое чистое поле.
Родниковое слово предков снимает с мира пелену. Через родниковое слово видишь отчётливее, слышишь яснее. И вот близ себя улавливаешь неведомый звук, мгновенный блик. Блик растаял, а звук ещё длится. Ты спешишь на звук, всматриваешься в небо, в траву, в цветы — и видишь след шмеля. Он растворяется летним маревом, не успев возникнуть: звук — след, звук — след… Так открывается особый миг бытия, где прошлое и будущее одновременны:
Какие травы на меже!
Какие облака!
Но ключ к земле, к её душе
Ты не нашёл пока,
Хотя пошёл шмелю вослед
И слышал как поэт,
О чём мечталось столько лет,
Чему названья нет.
Ты шёл, как по полю трава,
Как дни за солнцем шли,
Чтобы услышать все слова
Из первых уст земли.
След шмеля — открытие, которому поэт дал имя, — незримо для других ведёт его, прочерчивает ему жизненный путь. И кажется, на этом пути не будет ни тупиков, ни пропастей. Будет бесконечно струиться живая вода слова, звучать песня пращуров, сберегаться "пророческая тишь" русского языка, "нерушимая святая тишина" неба.
Но в бытие врывается жуткая какофония. Она рождена не водой и птицей, не грозой и ветром, а творением рук человеческих, когда они уже не творили, а вытворяли:
Но мы о небе позабыли,
Лазурный сон тоской земли,
Печатью злобы заменили,
Зарылись в камнях и пыли.
Человек на миг отрёкся от природы, искусился цивилизацией и теперь гибнет под её тяжестью. Он ничего не видит и не слышит, его век уже не способен перекликаться с минувшими веками, потому что из памяти постепенно вытравили "язык среднерусской равнины", потому что иссякла любовь к отеческим гробам. И на сдавленное "Ау!" потомков ответа предков уже не будет. Наступает полное беззвучие, мучительная глухота — первый признак надвигающейся смерти.
Родина, отсечённая от всех однокоренных слов: "род", "народ", "природа", — уподобляется лошади из мучительного сна Раскольникова. Те, кто ворвался в мир из адской какофонии, пытаются вытянуть из живого тела последнюю трепещущую жилку, развязать когда-то прочный сноп, чтобы по одному переломать тонкие колосья.
Разрушители стремятся добраться до слова, сокрытого в самом сердце Родины, потому что, пока слово дышит, Родина, даже израненная, поруганная, усечённая, остаётся собой.
В эту пору каждым новым стихотворением, как живым щитом, Борис Примеров заслоняет слово. Подобно Николаю Глазкову, взмолившемуся во время войны "Господи! Вступися за Советы…", через пятьдесят лет поэт, идущий по следу шмеля, читает свою молитву:
Боже, который Советской державе
Дал процвести в дивной силе и славе,
Боже, спасавший Советы от бед,
Боже, венчавший их громом побед.
Боже, помилуй нас в смутные дни,
Боже, Советскую власть нам верни!
Властью тиранов, Тобою венчанных,
Русь возвеличилась в подвигах бранных,
Стала могучею в мирных делах —
Нашим на славу, врагам же на страх.
Боже, помилуй нас в горькие дни,
Боже, Советский Союз нам верни!
Русское имя покрылось позором,
Царство растерзано тёмным раздором.
Кровью залита вся наша страна.
Боже, наш грех в том и наша вина.
Каемся мы в эти горькие дни.
Боже, державу былую верни!
Молим, избави нас от искушенья
И укажи нам пути избавленья.
Стонет измученный грешный народ,
Гибнет под гнётом стыда и невзгод.
Боже, лукавого власть изжени,
Боже, Империю нам сохрани!
"Высшие расы" не осуществили план "Барбаросса", но теперь его вспомнили "лукавые власти". Они не просто дали врагу ключи от города, но распечатали Адовы врата — и теперь ради спасения Отечества нужна великая жертва.
След шмеля приводит поэта к путевому камню. Из трёх дорог поэт выбирает смерть. Он принял её не от врага, а от слова, открывшего ему в одночасье все имена, все смыслы. Это даже не смерть, а умиротворение. Не отчаяние, а самозаклание, ибо поэт среди тьмы в последний миг жизни прозрел свет: "И воли Божеские звуки бороли тьму — я видел свет".
Солнечный луч из очей поэта озарил след шмеля — и от предков к потомкам протянулась золотая нить, что выводит Родину на спасительный путь.
Ссылка на публикацию на сайте газеты "Завтра".
