Михаил Кильдяшов
У памяти великой на посту
Память – точка опоры поэта. Если он помнит себя в детстве, когда каждый день – открытие и чудо, если бережёт первые восторги юности, не растрачивает откровения зрелости – поэту покоряется время. Память поэта, воплощённая в слове, сохраняет прошлое в настоящем, создаёт многомерность мира, из которого не убывает ни один образ, ни одно деяние, ни одна жизнь.
Слово поэта – точка пересечения линии горизонта и оси времени. Ещё один шаг к горизонту, ещё одно движение по оси – и сложится первая строка. Мощная, как взрывная волна, сияющая, как солнце, свежая и благоуханная, как сад после дождя. Эта строка не от тебя, не от твоего таланта, не из твоего опыта. Она из «божественной тетради». В этой строке смыкаются память и пророчество, оттого поэт ответственен за каждый свой шаг. Его заблуждение – заблуждение многих, его правда – правда всех.
А после первой строки – предельная сосредоточенность и упорный труд. Все смыслы, весь словарь, все горести и ликования мира обрушиваются на поэта. На чистом листе ему предстоит обратить это «громокипение» в абсолютную гармонию, придать расплывчатым образам памяти чёткие контуры, облечь их в свинцовую пулю, бронзовый памятник, каменную слезу.
От Егора Исаева, как и от каждого поэта фронтового поколения, слово потребовало особой памятливости. Лики не вернувшихся с войны, недожитые жизни, несказанные слова поэт должен был выписать, прожить и произнести в своих стихах и поэмах, чтобы вытеснить из мира смерть, заполнить пустоту, прервать немоту, укрепить родство павших и живых, найти для многоязыкой державы единое, внятное всем слово Победы:
А ты, земля,
Ещё родней сродни
Страну с Москвой,
Москву со всем народом,
Дай,
Дай упор во глубине веков,
Яви – свой гнев –
Скажись набатным сводом
Согласных всех
И сродных языков.
Егор ИСАЕВ
Память приходит из дальней дали, где реки были чисты, где «родники роднились с рудниками», где на «извечном перетоке земли и неба, мысли и души» возник «народ-океан». Но потом на ясном небе взошло чёрное солнце: иссушило великий океан и полноводные реки, распространило среди лесов и полей «пустыню войны». В этой пустыне нет места жизни, только в прахе земном притаилась неведомая сила. Зачерпнёшь ладонью прах – а в нём свинцовые пули. Десятилетиями, от кайзера до фюрера, копились они на немецком стрельбище и теперь проросли адскими зёрнами в нашей земле. Неподверженные тленью, они впились в корни деревьев, свинцом отравили реки, огнём попалили хлеб:
Горел весь мир! И расступалась твердь,
В свои объятья принимая павших –
И тех безумцев, разносивших смерть,
И тех героев, смертью смерть поправших.
Но огонь всегда возвращается. Арийские пули движутся вместе с вращением Земли, летят из прошлого в настоящее, делая круг, превращают выжившего стрелка в мишень. От пули, что стала «праматерью всех ракет и снарядов», не уберечься – автоматной очередью, осколком или взрывом она всё равно настигнет. Стрелок, запустивший это смертоносное вращение, рвётся за пределы бытия, укрывается в небесной ладье, где, кажется, можно уберечься от суда земного:
Плывёт, скользит его ладья
Без времени, без меры
Куда-то в гавань забытья,
В края до нашей эры.
Где только штиль, где только синь
И солнечные пятна…
Но в инобытии вершится суд памяти. Небесный судия в образе босой женщины, покрытой красным платом, будто знаменем державы-победительницы, помнит всё, каждый выстрел, каждый вражеский шаг по выжженной земле. Из-под красного плата сияют синие очи, в которых «одиночество вдовы и глубина печали материнской». Из очей расплавленным свинцом катится слеза.
Свинцовая слеза становится каменной слезой, кремень-слезой, «слезой всея Руси». В ней собрался русский плач за все века. Плач о горькой доле, о людской несправедливости и божественной правде. Кремень-слеза «кричала на пожаре и по миру катилась от ворот в голодный год». Кремень-слеза путевым камнем встала на перекрёстке сотни дорог. Ты пришёл к этой слезе и замер на распутье. Из дали памяти материнский голос, как в детстве, позвал: «Домой!». И ты на мгновение оказался в безвременье и беспространстве. Наступил двадцать пятый час:
Он в междучасье есть, тот час,
Есть в промежутке том, куда –
Что сутки! – целые года
Вмещаются, как смысл в слова,
И где особенно жива,
И где особенно одна
Земля от высших сфер до дна,
Одна с утра и до утра.
В этот час оживает история и с постамента сходит бронзовый солдат. В нём проснулись жизни миллионов погибших. Он – «в одном лице – отец и сын, в одном лице – жених и муж, в одном родстве на весь Союз» – идёт державным шагом по планете, подпирает небесный свод, касается и шапки полярных льдов, и мерцающих созвездий. Его не берут свинцовые пули, он – «всем исполинам исполин» – ловит вражеские ракеты, бьёт по рукам тех, кто норовит украсть у нас Победу, вписать мелким почерком между строк Истины строчки лжи. Пройдя бессметным полком по всем континентам, бронзовый солдат возвращается на свой постамент, чтобы стоять «у памяти великой на посту».
В пору двадцать пятого часа открывается инобытие не только времени, но и пространства. Ты будто смотришь в перевёрнутый бинокль: большое увиделось на расстоянии во всей полноте. Перевернул бинокль – и всё далёкое стало близким.
Какие знакомые, милые лица! Они «пришли в конце строки всем похоронкам вопреки». Они, отец и братья, так молоды, а ты стоишь перед ними уже седым. Ты их не забыл, и они узнали тебя.
Две памяти встретились.
10 августа 2018г. в областной газете "Оренбуржье" опубликованы рассказы члена Союза писателей России, руководителя литобъединения "Обережный круг" Александра Николаевича Филатова, подборки стихотворений Лины Ерофеевой и Константина Мусорина.
Нынешний год сложился для тоцкого поэта и прозаика как никогда удачно. Он не только плодотворно работает, но и активно издаётся. Практически одновременно вышли две его книги: поэтическая «Богородская трава» и сборник степных рассказов «Купание железного коня». Поэтическую подборку члена Союза писателей России Александра Филатова-Тоцкого мы недавно представляли на развороте «Степных родников». Сегодня публикуем рассказ из новой книги.
Лина Ерофеева родилась в 1990 году в городе Харцызске Донецкой области. В 2013 году окончила Донецкий железнодорожный институт, затем работала оператором пункта технического обслуживания вагонов. Вынуждена была переехать в Россию. Сегодня работает выпускающим редактором на телевидении, в АО «ТВЦ «Планета». Член Оренбургского областного литературного объединения имени Владимира Даля.
Константин Мусорин родился в 1917 году в Бузулуке. Работал шахтёром, учителем. Публиковался в журнале «Уральские нивы», в сборниках «Вечный берег», «Над привольной оренбургской степью», «Не скучна дорога длинная», «Сенокосы», «О чём поёт народ отчизны». Автор сборника лирики «Берёзка». Последние годы прожил в Первомайском районе. Умер в 1997 году.
«Константин Мусорин славился тем, что мог написать стихи на все случаи жизни. То он вещал о радости в глазах земляков, узнавших, что район сдал государству десять миллионов пудов зерна, то восторгался пуском в строй железнодорожного виадука…» – так говорил о нём поэт и прозаик Иван Коннов. Поэзия Мусорина лёгкая, живая, интересная. Он избегал высокопарных рифм, писал лаконично, ёмко и без прикрас.
В газете "Вечерний Оренбург" 29 августа 2018г. опубликованы заметка и подборка стихотворений известного поэта, публициста, критика, нашего земляка Геннадия Николаевича Красникова.
Геннадий Красников родился 30 августа 1951 года в Новотроицке. Работал электриком, корреспондентом районной газеты. Окончил факультет журналистики МГУ. Автор поэтических сборников: «Птичьи светофоры» (1981 г.), «Пока вы любите...» (1985 г.), «Крик» (1988 г.), «Не убий!..» (1990 г.), «Голые глаза» (Монреаль, 2002 г.), «Кто с любовью придёт...» (2005 г.) и других. Вместе с поэтом Владимиром Костровым в 1999 году выпустил наиболее полную итоговую антологию «Русская поэзия. ХХ век», в 2009 году вышла составленная им антология «Русская поэзия. ХХI век». Статьи и эссе, а также публицистика Красникова по вопросам литературы, культурософии, истории постоянно публикуются в центральных журналах и газетах. Лауреат премии имени М. Горького, имени Б. Полевого, Большой литературной премии, премии имени К.Д. Бальмонта, имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Доцент Литературного института имени М. Горького. Живёт в городе Лобня Московской области.
Михаил Кильдяшов
Нет выше уз, чем узы естества
К 80-летию Геннадия Русакова
Одиночество – удел каждого поэта. Покинут он всеми? Или не понят? Или бежит от «забот суетного света», смирившись с тем, что «моё единое отечество – моя пустынная душа»? Пути слова неисповедимы. На этих путях поэт должен остаться один на один с образом, звуком, мгновением, отсечь всё постороннее, наносное, гадательное, посмотреть на мир и заглянуть в себя не «сквозь тусклое стекло», а всевидящим оком. И когда из такого одиночества рождается строка, «холодная пустыня воды» или «гроб уединённый» становятся «всемирной отзывчивостью».
Но есть иное одиночество, на которое поэта обрекает не творчество, а жизнь – лихая година и горькая судьбина. Когда весь твой род вырубают, как лозу плодную. Это уже сиротство, сравнимое с библейским одиночеством первого Человека после грехопадения. И не понятно, кто кого вопрошает в огромном бесприютном мире: «Где ты?». То ли покинутый потомок выкликает уцелевшего предка, то ли предок из инобытия взывает к выжившему ростку, уповая на то, что род на грешной земле продолжится, пробьётся сквозь каменья неплодной почвы:
Сладко мне пожилось-попилось,
голытьбе, продолжателю рода,
на железной земле поспалось
под присмотром большого народа!
Русаковы, скупая родня!
Отзовитесь – охрипну от воя:
«Кто-нибудь отыщите меня
в детприёмнике под Лозовою!
Я от плача осип в детдомах,
я в раздаточных пайки ворую.
У, как скудно в моих закромах –
я гнилыми жмыхами пирую.
Кто я вам – пятиюродный брат?
однокровник по ветке убогой?
Тридцать лет и три года назад
отыщите меня, ради бога!»
Тем не нужно – молчат, ни гугу.
Из могил не услышат другие.
Сколько жил, а теперь не могу –
дорогие мои, дорогие…
Где я вас растерял по земле?
Где золою родство наше стало?
Хоть ладони погрею в золе…
Опоздал – и её разметало.
Таково сиротство Геннадия Русакова. С послевоенного детства поэт остался среди могил и однофамильцев. И спасением тогда оказалось слово, наполнившее одинокую юность оттенками цветов и смыслов, вырвавшее её из «немоты и молчания». Слово дало силы говорить о самом мучительном и сокровенном, когда поэзия вырастала из особой философии рода, из осознания того, что ты – звено в неразрывной цепи. А если цепь рода всё же разорвалась, то восстанавливать её именно тебе – соединять, скреплять, сцеплять собой пращуров и правнуков. Тебе превращать оскудевший после войн, болезней и голода род в Авраамово многозвёздное небо. Ты зовёшь в мир ещё не рождённых своих детей, а уже родившимся оставляешь завет:
Нет выше уз, чем узы естества.
Ты слышишь, дочь, последняя кровина?
Не отходи, у нас одни права:
мы – род, и ты в нём ровно половина.
Но цепь рода, крепость её не только в грядущем, но и в минувшем. Поэт способен воплотить всё растворившееся во времени, воплотить в бытии инобытие. Через сны, что правдивее и добрее яви. В них все живы, все молоды, сыты хлебом небесным, осиянны светом немеркнущим. Через детскую память, не сохранившую лиц и событий, но оказавшуюся чуткой к деталям, в которых кроется человеческая суть:
Отец, ты здесь, я не закрою глаз.
На столько лет продлилось расставанье!
Но смерти нет ни в прошлом, ни сейчас.
Есть только этот лепет узнаванья.
Согрей меня, ребёнка-старика,
чтоб слышать мне, от радости глупея,
как отвердела колкая щека
и как блаженно пахнет портупея.
Прошлое на старых фотографиях. Их мало, они драгоценны, как прекрасное остановившееся мгновение. С них на «солдата, непризывавшегося года» взирают «ветераны спаса-на-крови». Прошлое в своей земле, которую страшно распахивать: вдруг потревожишь прах неведомого предка, что не уберёгся от вражеского удара. После стольких смертей с этой землёй ты в кровном родстве, и так хочется стать травой, чтобы укрыть могилу матери, вновь ощутить её живое дыхание, почувствовать тёплое прикосновение, услышать нежное слово.
Поэт заново выковал цепь рода, но испытания на этом не закончились. Впереди иное сиротство. Поколение детей войны в зрелости стало самым обездоленным, потому что пережило свою страну. На их глазах переписали не только учебник географии, но и учебник истории, рассекли, как живое тело, пространство Империи, а вместе с ним – память, время, судьбы. Там, где теперь вбиты библейскими гвоздями пограничные столбы, ослеплённые и оглушённые, перекликаются пятнадцать столиц. И в этой казни Родины-матери отступает вся земная правда, рассеиваются все прежние заблуждения, открывается непреложная Истина:
Последней прелестью прекрасная страна
в канун разоров, мятежей и мора
лежит, и слушает, и шепчет имена
пятнадцати столиц как имена укора.
Имперской нежностью мне стискивает грудь –
я тоже по земле ходил державным шагом.
Ах, этот Шёлковый, бухарский этот путь,
и ветер Юрмалы с напругом и оттягом!
Я малой малостью на свете не владел,
но жалко общности… Земли всегда хватало.
Переточилась нить, и близится предел
единству языка и рыхлого металла.
Прощай, империя. Я выучусь стареть.
Мне хватит кривизны московского ампира.
Но как же я любил твоих оркестров медь!
Как называл тебя: «Моя шестая мира!»
Страх нарастает. Кажется, что «готовятся грозные вещи» и терзание Державы, её крестные муки продолжатся. Но поэту ведомо, что «там, где кончается боль, начинается вера». Сквозь «стеклянный Содом», воздвигнутый на «преждевременном тлене», нужно разглядеть нечто спасительное, разгадать тайну бытия, которая станет точкой опоры, убережёт от новой пропасти.
Пока «слепцы водят слепцов», поэт настраивает особое зрение, что сильнее и точнее слуха и осязания – «бунинское зрение». Оно вбирает в себя всё: не только облик, очертания, краски, но и звуки, запахи, прикосновения. Когда «плоские предметы бытия» братаются с «многомерным сотвореньем», в пространстве открывается время. Прошлое, настоящее и будущее часто не следуют друг за другом, а длятся одновременно, параллельно. Как световые лучи, они концентрируются в собирающей линзе.
Эта линза – человек. Он поднимает утомлённые веки – и видит свой век. Зрение становится прозрением. Всё открывается в наготе первого дня Творенья. Век горячим потоком вливается в человека – не мы во времени, а время в нас. Приходит смерть, но время наше остаётся, время наше продолжается. Оно неизбывно.
Время перетекает в Вечность.
Секретарь Союза писателей России, председатель Оренбургского регионального отделения Изборского клуба Михаил Александрович Кильдяшов награждён Благодарностью Губернатора Оренбургской области Ю.А. Берга за активную общественную деятельность.
Поздравляем!
