Михаил Кильдяшов
Время высоты
к 100-летию Николая Тряпкина
Вдохновение преумножает силы поэта. Дарует ему всевидящее око, чуткий слух, драгоценными россыпями являет все слова языка, высвечивает все оттенки смыслов. Пробуждает в поэте память юности, отрочества и младенчества: скрип колыбели, крик петуха, плеск реки, стук топора — всё в стихотворной строке гармонично, всё сладкозвучно. Вдохновлённый поэт "умом громам повелевает" и наблюдает "горний ангелов полёт", ведает, как по Млечному Пути уйти в будущее и там обрести пространство, которому нет предела.
Вдохновение одного способно изменить мир, влить в ветхие мехи молодое вино и не разорвать их. Но когда вдохновлены многие, когда вдохновлён целый народ, тогда на смену ветхому миру приходит мир новый. По венам этого мира течёт горячая кровь, в очах его сияет небесная лазурь. Так народ вдохновился однажды великой Победой над вселенской тьмой. Вырвался в этом свершении из бытового времени и стал жить во времени историческом, где каждый шаг — шаг к звёздам. Николай Тряпкин назвал это "великой весной творческого народного порыва", когда майскому Дню Победы предшествовала Пасха, когда земную Победу ознаменовала Победа на Небесах.
Вдохновлённый народ-победитель стал мастерить стропила, устремился к Солнцу Правды, воссиявшему, "как шлем Сталинграда, над великой рекою". Стук плотницкого топора начал отсчитывать иное время — "время высоты", в котором очищали от ожогов войны уцелевшие дома:
И поют мастера о полётах,
О полётах сверкающих пил.
И поют мастера о высотах,
О высотах горячих стропил.
Артель вдохновлённого народа собрал Сын плотника — Тот, Кто смертью смерть попрал. Он тесал дерево и вдыхал в него, лишённого корней, жизнь, что разливалась среди "налаженных дней" "весной света".
Народ вместе с Сыном плотника претворял слово в общее дело, давал имя мечте, разгонял время, словно локомотив. И каждый берёг у сердца особую каплю вдохновения — песню. Но одной каплей душевной жажды никому не утолить. И решил народ собрать капли драгоценные в один ручей, чтобы испил из него самый чуткий и прозорливый, чтобы родился небывалый поэт, воспел время высоты, сотворил множество живоносных источников.
И явился поэт, расслышал в переливах ручья "всемогущее слово". Песню запел, голос пращуров воскресая, горы и сады за ней повёл, в зарю её одел, стал "крепкострокий дом" возводить. Ожили в стихах поэта былины и заклички, плачи и прибаутки. Не в прошлом песня жила, а в будущее за собой влекла. Новый Боян персты на гусли наложил, и чудеса, о каких в сказках грезилось, в огне и металле воплотились. Разнеслась по всему свету песенная слава о ракетах-буревестниках:
Над мирами, над веками
Только ночь да пустырь.
Эй, разведчики вселенной,
Буревестники!
Жаворонки летят,
В колокольчики звенят.
Серебристый лучик света —
В синем ларчике.
Но однажды поэт спел песню, от которой прежде деды содрогались. Песня та о войне была. И содрогнулись от неё внуки, прозрели, что в мире рана незалеченная осталась, будто в доме после пожара пятно копоти не затёрли. Разрослось оно среди вод, земли и небес, затянуло мглой красное солнце — и случилась тьма великая. Древо отцов свалилось на плечи плотников. Они взялись за труд, усердно тесали бревно, затевали ещё один дом, а вытесали крест. Поэт думал, что идёт к облакам, а взошёл на Голгофу, где открылась ему "тайна среди тайн: Рождение и Смерть". Евангельская вечность зеркально отразилась в русском времени: сын взирает на распятую мать — поэт взирает на Россию:
Когда Он был распятый и оплёванный,
Уже воздет,
И над Крестом горел исполосованный
Закатный свет, —
Народ приник к своим привалищам —
За клином клин,
А Он кричал с высокого ристалища —
Почти один.
Никто не знал, что у того Подножия,
В грязи, в пыли,
Склонилась Мать, Родительница Божия —
Свеча земли.
Кому повем тот полустон таинственный,
Кому повем?
"Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,
Прощаю всем".
А Он кричал, взывая к небу звездному —
К судьбе Своей.
И только Мать глотала Кровь железную
С Его гвоздей.
Промчались дни, прошли тысячелетия,
В грязи, в пыли.
О Русь моя! Нетленное соцветие!
Свеча земли!
И тот же Крест — поруганный, оплёванный.
И столько лет!
А над Крестом горит исполосованный
Закатный свет.
Всё тот же Крест… А ветерок порхающий —
Сюда, ко мне;
"Прости же всем, о Сыне Мой страдающий:
Они во тьме!"
Гляжу на Крест… Да сгинь ты, тьма проклятая!
Умри, змея!
О Русь моя! Не ты ли там — распятая?
О Русь моя!..
Она молчит, воззревши к небу звездному
В страде своей;
И только сын глотает кровь железную
С её гвоздей.
То, что началось Пасхой, завершилось крестными муками. Это время уже иной высоты: высоты жертвы, долготерпения и веры. Но когда у народа отнимают вдохновение, когда его славный гимн становится плачем Богородицы — вся надежда только на поэта. Однажды вдохновлённый народом, теперь он должен вдохновить народ. Усилие поэта, его слово, его молитва — это победительный шаг от Распятия к Пасхе:
Достойная поэзия
Не знает средних мест:
Она — иль ноша крестная
Иль сам голгофский крест.
Изнурённый народ ждёт от поэта "сотворенья Глагола", от которого расточится тьма — и воссияет неугасимый свет.
Михаил Кильдяшов
И ты был с Ним?
Поэт – самый искусный реставратор. Он восстанавливает то, что время растворяет, как вода, разъедает, словно кислота, разрушает, подобно землетрясению. Человеческая память коротка. Ей не удержать всего, что перестало быть зримо, не передать грядущим поколениям того, что уже невозможно осязать.
Но память поэта иная. Мифотворец и сладкопевец, он сохраняет и перевоплощает в слове всё. Поэт живёт в двух мирах: в одном «временем закован», в другом – «связан памятью и сном» – таково поэтическое измерение Олега Чухонцева.
Олег ЧУХОНЦЕВ
Память поэта сновидческая и оттого бесконечная. Сон беспределен: в нём воскресают эпохи, которых наяву не застал, люди, которых в реальности не встречал, события, свидетелем которых не был. Прошлое – «и долгий день, и краткий век» – спасается во сне поэта. Там оно живо, как настоящее, желанно, как будущее. Сон поэта дарует прошлому образ, который уже никем и никогда не будет разрушен.
Между сном и действительностью зыбкая грань: то ли марево, то ли дым, то ли хрупкое стекло воды. Душа покатилась… или полетела… или поплыла… Вдох – и поэт ныряет в глубину рукотворного потопа.
«Воды многие» поглотили старинный храм:
с победным маршем, поднимайте якорь
над жизнью той, что под воду ушла,
над косточками русскими, где пахарь
почил на дне, и пусть колокола –
подводные – звонят, пусть бьются била
у побережий новых атлантид,
над Китежем, вздымающим стропила,
где хриплый петушок еще кричит…
И в храме том фреска, на ней явлено всё знание о жизни, тайна её неизбывности. Нужно спасти эту фреску, спасти тайну. Поэт-реставратор запомнит её во всех деталях, наполнит её ликами свои очи, перенесёт её немеркнущие краски в строки, чтобы, вынырнув из глубины вод, пробудившись, не дать умереть прошлому.
На фреске той – провинция в двух часах езды от столицы. Здесь время никого не гонит, не торопит: «не спеши, оглядись, не пропусти главного, сокровенного». Земля и небо на фреске соприкасаются. Оратаю осталось допахать узкую полоску горизонта. Пахарь уже постиг суть земли, но небо для него ещё загадка:
Да что об этом! Жизнью и корнями
мы так срослись со всем, что есть кругом,
что кажется, и почва под ногами –
мы сами, только в образе другом.
На фреске «серп и молот, перекрестившись, сочетались в герб». На площади всех русских империй репетируют парад, и сколько ни отводи глаза, история тебя настигнет, всмотрится в тебя, сделает тебя сопричастным времени, где «чего-то высшего мы коснулись своей бедой и своей Победой», где «не в мести правда, а в искупленье».
Но не только что было узрит на фреске поэт, но и что будет. Грядущее не в том времени, что идёт за пахарем, сеятелем и жнецом, и не в том, что огненными днями отмечено в календаре. У будущего небесное время, небесный календарь. Сретенье, Рождество, Крещение – дни будущности. В них сидят за трапезой «как одна семья, в одних летах отцы и сыновья».
Среди двойников и однофамильцев поэт ищет в этом будущем себя. И вдруг понимает, что жизнь его пришлась на Страстную неделю. Среди многолюдья он греет руки у костра, слышит, как уже в третий раз прокричал алектор. Неведомый голос задает самый главный для поэта вопрос: «И ты был с Ним?» И вот он – момент истины, когда наступает «сознанье смерти или смерть сознанья», когда ты сам перед собой как на ладони. И если ты не дрогнешь, не отречешься, признаешься, что был с Ним, со Словом, предстоит держать ответ за всё: за празднословие и немоту, за неточную строку и недописанное стихотворение, за невоплощённый сон:
Но тот, кому Слово дано,
себя совмещает со всеми,
поскольку Оно зажжено
для всех, как и там, в Вифлееме.
И на глазах поэта будет не умирать, а рождаться Слово. Только через муку и великое терпение придёт долгожданная Пасха:
И чудо свершилось сполна:
к рассвету или воскресенью
увидели новую землю
и – ахнув – узнали: весна!
И спала вода, и траву
покрыла белёсая плёнка,
как мокрую кожу телёнка,
рождённого в тёмном хлеву.
И вот уже вниз по реке,
по взгорьям и падям весенним –
шла Пасха застольным весельем
со сдобной ковригой в руке.
И день, освящённый впотьмах,
светился во славу творенья,
и радостно, как Откровенье,
горел поцелуй на губах!
Из вод потопа возникнет дивный храм. Храм окажется ковчегом, воды – небесами. Все увидят, что поэт сохранил в слове фреску и она озарилась Пасхальным светом. Над ней золотом сияет уже не вопрос, а радостное восклицание: «И ты был с Ним!».
Стихотворение члена Союза писателей России Ивана Ерпылёва опубликовано в специальном выпуске газеты "Российский писатель", посвященном 60-летию Союза писателей России.
20 декабря 2018 года в ходе заседания оренбургского горсовета мэром Оренбурга единогласно был избран Дмитрий Владимирович Кулагин.
На протяжении многих лет он находится рядом с оренбургскими писателями, участвует в наших мероприятиях, помогает нам советом и делом.
Желаем Дмитрию Владимировичу успехов на новой, очень ответственной должности!
23 декабря 2018г. в 13 часов в Центральной городской библиотеке г. Новотроицка состоится презентация нового стихотворного сборника поэта, члена Союза писателей России Александра Матвеевича Цирлинсона "Посвящения".
Вход свободный.
