Михаил Кильдяшов
Время высоты
к 100-летию Николая Тряпкина
Вдохновение преумножает силы поэта. Дарует ему всевидящее око, чуткий слух, драгоценными россыпями являет все слова языка, высвечивает все оттенки смыслов. Пробуждает в поэте память юности, отрочества и младенчества: скрип колыбели, крик петуха, плеск реки, стук топора — всё в стихотворной строке гармонично, всё сладкозвучно. Вдохновлённый поэт "умом громам повелевает" и наблюдает "горний ангелов полёт", ведает, как по Млечному Пути уйти в будущее и там обрести пространство, которому нет предела.
Вдохновение одного способно изменить мир, влить в ветхие мехи молодое вино и не разорвать их. Но когда вдохновлены многие, когда вдохновлён целый народ, тогда на смену ветхому миру приходит мир новый. По венам этого мира течёт горячая кровь, в очах его сияет небесная лазурь. Так народ вдохновился однажды великой Победой над вселенской тьмой. Вырвался в этом свершении из бытового времени и стал жить во времени историческом, где каждый шаг — шаг к звёздам. Николай Тряпкин назвал это "великой весной творческого народного порыва", когда майскому Дню Победы предшествовала Пасха, когда земную Победу ознаменовала Победа на Небесах.
Вдохновлённый народ-победитель стал мастерить стропила, устремился к Солнцу Правды, воссиявшему, "как шлем Сталинграда, над великой рекою". Стук плотницкого топора начал отсчитывать иное время — "время высоты", в котором очищали от ожогов войны уцелевшие дома:
И поют мастера о полётах,
О полётах сверкающих пил.
И поют мастера о высотах,
О высотах горячих стропил.
Артель вдохновлённого народа собрал Сын плотника — Тот, Кто смертью смерть попрал. Он тесал дерево и вдыхал в него, лишённого корней, жизнь, что разливалась среди "налаженных дней" "весной света".
Народ вместе с Сыном плотника претворял слово в общее дело, давал имя мечте, разгонял время, словно локомотив. И каждый берёг у сердца особую каплю вдохновения — песню. Но одной каплей душевной жажды никому не утолить. И решил народ собрать капли драгоценные в один ручей, чтобы испил из него самый чуткий и прозорливый, чтобы родился небывалый поэт, воспел время высоты, сотворил множество живоносных источников.
И явился поэт, расслышал в переливах ручья "всемогущее слово". Песню запел, голос пращуров воскресая, горы и сады за ней повёл, в зарю её одел, стал "крепкострокий дом" возводить. Ожили в стихах поэта былины и заклички, плачи и прибаутки. Не в прошлом песня жила, а в будущее за собой влекла. Новый Боян персты на гусли наложил, и чудеса, о каких в сказках грезилось, в огне и металле воплотились. Разнеслась по всему свету песенная слава о ракетах-буревестниках:
Над мирами, над веками
Только ночь да пустырь.
Эй, разведчики вселенной,
Буревестники!
Жаворонки летят,
В колокольчики звенят.
Серебристый лучик света —
В синем ларчике.
Но однажды поэт спел песню, от которой прежде деды содрогались. Песня та о войне была. И содрогнулись от неё внуки, прозрели, что в мире рана незалеченная осталась, будто в доме после пожара пятно копоти не затёрли. Разрослось оно среди вод, земли и небес, затянуло мглой красное солнце — и случилась тьма великая. Древо отцов свалилось на плечи плотников. Они взялись за труд, усердно тесали бревно, затевали ещё один дом, а вытесали крест. Поэт думал, что идёт к облакам, а взошёл на Голгофу, где открылась ему "тайна среди тайн: Рождение и Смерть". Евангельская вечность зеркально отразилась в русском времени: сын взирает на распятую мать — поэт взирает на Россию:
Когда Он был распятый и оплёванный,
Уже воздет,
И над Крестом горел исполосованный
Закатный свет, —
Народ приник к своим привалищам —
За клином клин,
А Он кричал с высокого ристалища —
Почти один.
Никто не знал, что у того Подножия,
В грязи, в пыли,
Склонилась Мать, Родительница Божия —
Свеча земли.
Кому повем тот полустон таинственный,
Кому повем?
"Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,
Прощаю всем".
А Он кричал, взывая к небу звездному —
К судьбе Своей.
И только Мать глотала Кровь железную
С Его гвоздей.
Промчались дни, прошли тысячелетия,
В грязи, в пыли.
О Русь моя! Нетленное соцветие!
Свеча земли!
И тот же Крест — поруганный, оплёванный.
И столько лет!
А над Крестом горит исполосованный
Закатный свет.
Всё тот же Крест… А ветерок порхающий —
Сюда, ко мне;
"Прости же всем, о Сыне Мой страдающий:
Они во тьме!"
Гляжу на Крест… Да сгинь ты, тьма проклятая!
Умри, змея!
О Русь моя! Не ты ли там — распятая?
О Русь моя!..
Она молчит, воззревши к небу звездному
В страде своей;
И только сын глотает кровь железную
С её гвоздей.
То, что началось Пасхой, завершилось крестными муками. Это время уже иной высоты: высоты жертвы, долготерпения и веры. Но когда у народа отнимают вдохновение, когда его славный гимн становится плачем Богородицы — вся надежда только на поэта. Однажды вдохновлённый народом, теперь он должен вдохновить народ. Усилие поэта, его слово, его молитва — это победительный шаг от Распятия к Пасхе:
Достойная поэзия
Не знает средних мест:
Она — иль ноша крестная
Иль сам голгофский крест.
Изнурённый народ ждёт от поэта "сотворенья Глагола", от которого расточится тьма — и воссияет неугасимый свет.