Михаил Кильдяшов
Грозный город войны
О романе Александра ПРОХАНОВА «Чеченский блюз» («Центркнига», 1998, ИТРК, 2001, «Роман-газета», 2001, «Амфора», 2002, «Воениздат», 2002, «Вагриус», 2008, «Эксмо», 2012, «Амфора», 2013).
Время — блюз. Музыка с перепадами ритма и настроения. В ней звучит вселенская тоска по утраченному, несбывшемуся, минувшему. Блюз — меланхолия первого снега, что тает, не долетев до земли, но ангельским шёпотом успевает сказать, что завершается год, а вместе с ним — целая эпоха. Блюз — тоска далёкой звезды, взирающей на прежде цветущий город, которому теперь грозят пожары и разрушения. Блюз — мираж, в котором счастье всё же возможно, в котором утихают гром небесный и гнев человеческий, и на мироздание пернатым крылом ложится покой.
Время-блюз посылает людям испытания, делит бытие пополам, разверзает в нём пропасть. На одном краю — невнятные вопросы, на другом — туманные ответы. В пропасть уходят силы и жизни, и надо скорее стянуть разлом, пробиться сквозь дымку и гомон бытия, найти на каждый вопрос верный ответ, пока ещё звучит блюз.
"Чеченский блюз" — один из самых мучительных для Проханова романов. Автор писал его так, будто делал операцию на открытом сердце Родины, будто врачевал её после тяжёлой болезни. Казалось, одно неточное слово — и жизнь России оборвётся. Потому романы о чеченских событиях создавались Прохановым как "ловушки" для войны: если написать о ней книгу, отобрать у неё через образ все силы, то война иссякнет, попав в роман, никогда больше не выберется из него в реальность.
Подобные "ловушки" расставляли многие. Русская литература всей ратной традицией откликнулась на чеченские войны, по горячим следам изрекла о них молодое огненное слово. Эти войны породили свою "лейтенантскую прозу", где были и "красный смех", и "красное вино победы". Молодые прозаики оголили нерв войны, художественно осмыслили её фактологию, показали и подвиг, и отчаяние. Но Проханов, писатель иного поколения, помимо "окопной правды", явил социологию, историософию, метафизику войны. Первая чеченская была вписана Прохановым в систему координат нескольких войн, боевых конфликтов и революций, пережитых писателем. Его опыт сравнивал пылающую Чечню с Даманским и Жаланашколем, Афганистаном и Мозамбиком, Кампучией и Никарагуа. Проханов приложил к Чечне универсальную "матрицу войны": убедился в закономерностях, но и ужаснулся несхожести чеченской трагедии со всеми предшествующими.
Если на большинство предыдущих войн писателю приходилось летать на самолёте, пересекая границу своей страны, приземляясь в иных частях света, на других континентах, то до Чечни можно было доехать поездом. Война полыхала теперь не "за речкой", не за океаном, а здесь, дома, шла кровавой поступью по нашим городам, тянула костлявую руку к горлу столицы, рассыпала в ней гексоген. Это была уже не мировая революция "красных смыслов", а кровопролитие между соотечественниками. Война добралась до дома потому, что её перестали встречать на дальних рубежах. Потому, что Империя отсекла свои окраины. Потому, что "русские ушли с Востока".
Война, как воды всемирного потопа, подступила к родному порогу, когда из могучей державы излетели красные боги, и её усечённое тело стали рвать чёрные демоны, установившие тоталитарную "банкирщину": "…банкиры, соединившись в тесную группу, должны разделить зоны влияния. Сглаживая противоречия, стать новой и единственной властью в России". После "чёрного октября" 1993 года "бульдозеру" нужна была "небольшая победоносная война", которая уподобила бы дворец Дудаева в Грозном обугленному Дому советов в Москве. Война, которая всё спишет и вновь возведёт на трон после очередных президентских выборов.
Война началась потому, что в мироздании накопилось множество противоречий: между прошлым и настоящим, между мечтой и действительностью, отцом и сыном, богачом и бедняком, между цветком земным и звездой небесной. Мир был болен противоречиями, и разрешить их, "обнулить" их могла только война.
Противоречия раскололи Россию на два мира. В одном, как и прежде, — вера, долготерпение, смирение, русские мальчики, что собирают дивных бабочек, рисуют райских птиц, поют в храме во время литургии. Именно они идут, уже "не мальчиками, но мужами", останавливать войну, затыкать её жерло своими жизнями. А в другом мире — безудержная роскошь, интриги, сладострастие, предательство, "пир во время чумы", "разложение и распад", "союз булата и злата". Этим двум мирам не дано соединиться; на их стыке, как грыжа между позвонков, возникает война, что собирает все противоречия в одну точку.
Такой точкой оказывается город Грозный. Это гроза, которую предвещает свинцовое небо. Это угроза, которая кипящей лавой готова разлиться по всей стране. Занятый федеральными войсками Грозный, словно отсечённая голова на блюде, должен стать подарком от генштаба ко дню рождения министра обороны. В город накануне Нового года, не прикрытая ни пехотой, ни авиацией, входит танковая бригада. В генштабе не верят в силу мятежного противника: мелкие банды, не ведающие военной тактики и стратегии, разбегутся от одного вида бронетехники, и город будет взят без единого выстрела.
Но, как в "Слове о полку Игореве", в стане врага враждебно всё: боевую бригаду отторгают притихшие дома, пустынные улицы, кружащее вороньё, что своим гомоном рождает недобрые предчувствия. Город, где когда-то в согласии и ладе жили народы многоликой империи, теперь, кажется, выпал из времени и пространства, стал куском живой плоти, вырезанной из Советского Союза.
Гнетущим предвестием на серый город опускается первый снег. Может быть, чтобы смыть кровь, что вот-вот прольётся. Или чтобы остудить пульсирующие раны. Или чтобы оставленными на белом покрове следами прочертились траектории жизней, которые оборвёт пуля или взрыв.
Лукавым гостеприимством на привокзальной площади враг заманивает солдат и офицеров на новогодний пир, искушает их хлебом и вином. А в разгар праздника вонзает русскому гостю нож в спину, стреляет в него в упор, сжигает его живьём в танке, добивает автоматной очередью. Это станет первым извержением вулкана чеченской войны.
В непримиримом противостоянии на ней сойдутся командир роты капитан Кудрявцев и столичный банкир Бернер. Они никогда не увидят друг другаа, их жизненные пути не пересекутся ни в одной точке пространства, но в них воплотятся два мира расколотой России — мир грешников Бернера и мир праведников Кудрявцева. Каждый из этих миров найдёт в чеченской войне свой смысл, отразится в острых осколках разбитого города.
Кудрявцев верен приказу, долгу, воинской чести, русскому оружию. С выжившими бойцами он, несмотря на разгром бригады, занимает оборону на площади до подхода основных сил — выполняет изначальный приказ командования. Бернер раскручивает "маховик" войны, чтобы пустить чёрную нефтяную кровь Чечни во все концы мира. Чтобы организовать в воспалённый регион выгодные поставки оружия. Чтобы поднять одни акции и обрушить другие.
Кудрявцев готов "положить душу свою за други своя". Он до последнего патрона обрушивает на врагов праведный гнев. В капитане воплощается нерастраченная сила бригады, и в этом священном бою он как никогда осознаёт, что "нет уз святее товарищества". Бернер же "разменивает" всех друзей на деньги и власть. Последний друг оказывается конкурентом и потому получает от банкира снайперскую пулю.
Кудрявцев с пятью солдатами закрепляется в одном из опустевших домов Грозного. Этот дом уподобляется Дому Павлова в Сталинграде, становится неодолимой крепостью. Кажется, даже если враг стянет к нему все свои силы, то всё равно не одолеет твердыни. Особняк в несколько этажей, который Бернер возвёл подобно Вавилонской башне, окружён многочисленной охраной. Но банкир чувствует себя здесь ужасно уязвимым, потому что главный враг таится в нём самом: "…ощущение утраченного рая, невозможности обрести его, воссоздать здесь, на земле, посещало его в виде приступов тоски и отчаяния, которые сменялись бешенством и безумием. Единственный, кто уцелел от того древнего цветущего времени, был толстый глянцевитый змей, обтянутый чешуйчатой кожей. Словно огромный солитёр, он вполз в него, удобно свиваясь в желудке, в кишках, в пищеводе. Мучил, душил, побуждал действовать. Гнал из авантюры в авантюру, из приключения в приключение. Умножал богатство, славу, власть, наполняя воспалённое чрево неутолимой жаждой и голодом".
Кудрявцев стремится локализовать войну, свести её к одному дому в чеченской столице. Стремится вызвать на себя огонь всех орудий противника — только бы уцелел родительский дом, сельский храм, не захлебнулась в крови вся Россия. Бернер готов раздуть из искры чеченской войны "мировой пожар" — если это преумножит его могущество.
Кудрявцев воюет не за звания, чины и награды, а за то зерно Божьей правды, что ещё сохраняется на земле. Это зерно нужно окружить плотными оболочками веры, любви, исторической памяти, чтобы пламя войны не попалило его: "…страсти и стремления, страдания и надежды вовлекают его в расставленную кем-то ловушку, проносят его мимо огромной, присутствующей в мироздании истины. И если отринуть эти страдания и страсти, усилием разума и напряжённой, сосредоточенной на познании души вырваться из этой ловушки, то откроется истинное устройство Вселенной, истинный смысл мироздания". Бернер бредит на гребне войны ворваться в Кремль. Триумфатором возложить руку на Конституцию. Но в секундном видении банкира Красная площадь с куполами храмов и зубцами Кремлёвской стены перемалывает его, извергает из русской истории — как шлак, как случайный сор.
Чеченская война будет множить в мире образы Апокалипсиса. В этом раздвоенном мире по той части, где угнездились грешники — предатели и враги — промчится "конь блед". А там, где нашли приют праведники, в одежде, обагрённой кровью, пройдёт "Царь царей и Господь господствующих".
В маленькой деревенской церкви на иконе Архангела Гавриила небесной слезой проступит миро. Архангел встрепенётся, полетит над Россией, залечит её раны, возвестит, что Отечество будет едино и никогда не умрёт. Чеченский блюз стихнет, и все услышат сладкозвучное ангельское пение.
Геннадий КРАСНИКОВ
«ПОЭЗИЯ – СЛИШКОМ СЕРЬЁЗНАЯ ВЕЩЬ…»
Николай Заболоцкий не вписывается ни в какую современную ему поэтическую или идеологическую систему. Он отдéлен и отделён от всех собственной индивидуальностью. Невозможно найти в нём заметных следов соседства по эпохе ни с Маяковским, ни с Пастернаком, ни с Твардовским, ни даже с наиболее близким ему по духу Мартыновым. Может быть лишь проза Андрея Платонова и Михаила Зощенко каким-то своим краем обнаруживает очень отдалённый параллелизм в одинаково услышанном характерном трагическом звуке времени. Недаром даже со своими друзьями по известной, при его участии созданной, группе единомышленников Обериу, с Даниилом Хармсом, Николаем Олейниковым, Александром Введенским он расстался в начале 30-х годов (как в своё время Есенин с имажинистами!), не только без душевных терзаний, но, кажется, даже с настоящим облегчением, так как ему изначально были тесны всякого рода "программные установки". Тем более что его товарищи получали удовольствие от превращения поэзии в игру, в блестящую словесную эквилибристику, в элитный клуб хохмачества и зашифрованности в бессмыслицу. ("Анемичное лицо - Ваш трюк" - писал Заболоцкий А. Введенскому). Но для него, начавшего писать стихи с одиннадцати-двенадцати лет, и сразу осознавшего, что "это уж до смерти", поэзия, как позднее он сам сформулирует ещё жёстче, слишком серьёзная вещь. Настолько серьёзная, что именно по её казнящей милости пройдёт он через страшные муки тюрьмы и лагерей (1938 - 1944). Это и давало ему право на жёсткость:
...И в бессмыслице скомканной речи
Изощренность известная есть.
Но возможно ль мечты человечьи
В жертву этим забавам принесть?
В рамках проповедуемого официального социалистического реализма у Заболоцкого было своё направление, которое можно было бы назвать "диалектическим реализмом". И здесь у него есть действительно блестящие образцы поэзии, в которых ему не было равных. Назову среди них - "Сквозь волшебный прибор Левенгука", "Читайте, деревья, стихи Гезиода", "Воздушное путешествие", "Я воспитан природой суровой...", "Вчера, о смерти размышляя", "Завещание", "Когда вдали угаснет свет ночной" и даже такое известное стихотворение как "Не позволяй душе лениться".
На первом месте у лирического героя здесь - ум, логика, интеллект, воля к самопознанию и познанию мира. Отсюда его так называемая "натурфилософия". Его сознательный (не в угоду официальной атеистической идеологии), сугубо личный материалистический, позитивистский взгляд на мир. С этим связан его интерес к естественнонаучным работам Гёте, Энгельса, Вернадского, Тимирязева, к Средневековью (с гуманистическим "полнокровным оптимизмом"), к пиршеству плоти и рациональному уму Рабле. Корни его атомистического мышления берут начало в знакомстве с трудами Циолковского и в личной переписке с ним.
Вообще к стихам Николая Заболоцкого (лишь к последнему периоду в меньшей степени) можно было бы применить термин - "разоблачение". Причём его "разоблачение" происходит как бы в трёх планах: 1) в буквальном смысле - раздевание, сбрасывание облачений фальши, 2) уличение, суд , 3) разоблачение - как лишение небесности, низведение на землю с облаков бессмертного духа. Об этом, последнем, Заболоцкий, убеждённый материалист и диалектик-натуралист, лишь раз (в самом начале творчества) вздохнёт по молодости с лёгким сожалением: "Божественный Гёте матовым куполом скрывает от меня небо, и я не вижу через него Бога".
Из мира, который на фантомном дрейфующем острове «Столбцов» и новой страны увидел и описал Заболоцкий, вынут духовный стержень - и всё превращается в ужас, в катаклизмы, безысходность и бессмыслицу
О себе он скажет в одном из стихотворений "Я сделался нервной системой растений". Но горький груз пережитого, личная семейная драма последнего периода жизни, долгий опыт наблюдения над парящим в мировом океане полуреальным "островом"- фантомом, что-то пробуждали и оттаивали в больном сердце поэта, словно возвращая ему генетическую память. Уже в письме из тюрьмы он произнесёт знаменательные слова: "...Живая человеческая душа теперь осталась единственно ценной". Его потрясёт случай, когда к нему, полуголодному, загнанному и униженному лагернику, проходящему мимо кладбища, подойдёт незнакомая старушка и протянет пару бубликов и варёное яичко - поминальную милостыню: "Не откажите, примите". Сколько христианского милосердия и такта в этом великом "Не откажите"! И сколько нечаянного напоминания, что подлинная Россия не умерла и только ждёт часа освобождения от оцепенения и наваждения. Как знать, быть может это и сама тайная, скрытая до поры, Россия, подошла в тот день к горемычному русскому поэту. И поэт увидел, что кроме жуков, муравьёв, лошадей, деревьев, описываемых им, - есть ещё люди. Не лубочные сплющенные фантомы, не говорящие схемы из «Столбцов», а всё ещё живые страдающие люди - "Некрасивая девочка", прачки из стихотворения "Стирка белья", лесник из "Лесной сторожки" или девочка из "Городка", о которой так проникновенно напишет Заболоцкий:
...Ой, как худо жить Марусе
В городе Тарусе!
Петухи одни да гуси
Господи Исусе!
Но, безусловно, высшим достижением русской поэзии ХХ века стал трагический цикл Николая Заболоцкого "Последняя любовь", и особенно гениальное стихотворение "Можжевеловый куст":
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Я почуял сквозь сон лёгкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Лёгкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!
В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст...
Да простит тебя Бог, можжевеловый куст!
Трагедия любви соединила его с человеческой жизнью, вернула поэзии его человеческое (лирическое) "я". Оказавшись без брони иронии, без нелепых донкихотских зоо-ботанических доспехов, он предстал живым и ранимым человеком. Душа, уязвлённая "смертоносной иглой", уже не может пребывать в прежнем состоянии. Для неё наступает момент высшей истины. После смерти поэта на его письменном столе остался лежать едва начатый чистый лист бумаги с наброском плана новой поэмы:
1. Пастухи, животные, ангелы.
2.
Второй пункт поэт не успел заполнить. Как сказано в трогательно деликатных воспоминаниях сына поэта Никиты Заболоцкого: "Хочется думать, что не случайно провидение остановило его руку после последнего, умиротворяющего слова - "ангелы"...
7 мая (по новому стилю) исполнится 115 лет со дня рождения Николая Алексеевича Заболоцкого. Дата не очень круглая и наверняка пройдёт почти незамеченной. Один из крупнейших поэтов ХХ века, бесстрашный открыватель глубин человеческой души, поэт мысли, новатор и классик одновременно, сегодня редко вспоминаем обществом, порабощённым массовой культурой. Остаётся лишь слабая надежда на то, что морок этот когда-нибудь да минует. Вот и Андрей Битов о том же: «Баратынский стал крупнейшим поэтом девятнадцатого века в двадцатом, Заболоцкий станет крупнейшим поэтом двадцатого века в двадцать первом». Дай-то Бог…
Совсем недавно в серии «Жизнь замечательных людей» вышла биография Николая Заболоцкого, написанная поэтом Валерием Михайловым. Добросовестный и глубокий труд, позволяющий заново оценить жизнь и творчество русского незаурядного человека. Уже первой своей книгой «Столбцы» Заболоцкий навсегда утвердил своё имя в русской поэзии. И она же подверглась жесточайшей критике, скорее даже травле, в результате которой поэт получил ярлык «отщепенца-индивидуалиста». При этом даже самые яростные его критики не ставили под сомнение удивительный талант поэта, индивидуальность и неподражаемость его поэтического голоса. Он любил предметность, фактурность, цвет. Недаром увлекался живописью Павла Филонова, старых фламандцев, Питера Брейгеля.
Многое сумела вместить его жизнь. И дружбу с обэриутами, и фактический запрет на публикации и издание стихов, и восемь лет заключения в ГУЛАГе по облыжному обвинению, и преданность и измену любимой женщины. Чего стоило ему преодолеть всё это, знает только он сам. А мы знаем и помним десятки его лирических шедевров, переложение на язык современной поэзии «Слова о полку Игореве», непревзойденный перевод «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели и многое другое.
На самом склоне жизни пришла к Заболоцкому если не слава, то широкая читательская известность. Цикл лирических стихов «Последняя любовь», опубликованный за год до смерти поэта, в 1957 году и по сей день считается одним из самых щемящих и мучительных в русской поэзии. А его философская лирика не уступает шедеврам Тютчева и Боратынского.
Виктор КИРЮШИН,
Председатель Совета по поэзии СП России
Оренбургская региональная писательская организация Союза писателей России с прискорбием извещает, что 28 апреля 2018 года скончался прозаик, публицист, поэт, член Союза писателей России Алексей Петрович Иванов-Огарыш.
Иванов Алексей Петрович (псевдоним Огарыш) родился 10.04.1947г. в деревне Огарково Хвойнинского района Новгородской области. Окончил филологический факультет Новгородского педагогического института (1968). По окончании приехал в Оренбургскую область, где прожил до 1983 г. Работал учителем в целинных районах Оренбургской области, служил в армии на космодроме Плисецк, был сотрудником районной газеты, затем Медногорской городской. Состоял членом литобъединения имени Мусы Джалиля (позже - литобъединения имени В.И. Даля) под руководством Г.Ф. Хомутова. С 1970 по 1981 г. - корреспондент областной газеты "ЮУ", уехал в Москву, работал редактором в издательстве "Современник", заведующий отделом литературы в журнале "Литературная учеба". Первая публикация - в оренбургской молодежной газете "Комсамольское племя" (рассказ "Поздышок", 1976). Печатался в альманахе "Каменный пояс" (1980, 1983), в сборнике "И с песней молодость вернеться", "Истоки", "На своей земле", "Тепло чужого очага". Член СП России с 1983 г. Автор 10 книг публицистики, прозы и поэзии. Дипломант Всесоюзного конкурса на лучшую книгу года (1983). Проза Иванова переводилась на украинский, болгарский, английский языки. Жил в поселке Чагода Вологодской области.
Мы приносим искренние соболезнования родным и близким Алексея Петровича!
В газете "Вечерний Оренбург" 2 мая 2018г. опубликованы рассказ и стихотворение Вячеслава Чернова, а также статья члена Союза писателей России Ольги Мяловой о его творчестве.
Вячеслав Чернов окончил Оренбургский государственный медицинский институт. Кандидат медицинских наук. Заслуженный работник здравоохранения РФ. Автор нескольких книг стихов и прозы. Член Союза писателей России. Лауреат областной Аксаковской премии, Региональной литературной премии им. П.И. Рычкова.
