"Литературная страница" в очередном номере газеты "Оренбургская неделя" была посвящена 50-летию педагогической деятельности поэта и просветителя, члена Союза писателей России, бессменного руководителя литобъединения имени В.И. Даля и литгруппы "Расцветающий сад" Г.Ф. Хомутова.
«Пять тысяч строк за жизнь зарифмовал…»
К 50-летнему юбилею педагогической деятельности поэта и просветителя Геннадия Фёдоровича Хомутова
Сегодня мы хотим сказать о его педагогическом подвиге: десятки его учеников пришли в профессиональную литературу, стали членами Союза писателей России, сотни воспитанников литобъединения приобрели подлинный литературный вкус, любовь к живому слову. По праву Г.Ф. Хомутов гордится своими учениками – ведь вместе с ними он зарифмовал пятьдесят тысяч строк.
Читателям Г.Ф. Хомутов известен стихотворениями о военном детстве и послевоенной юности, но сегодня мы публикуем стихи, в которых поэт приоткрывает нам тайну творчества.
Испытание Хомутовым
Ольга Мялова, член Союза писателей России:
— Мне было 14 лет, когда я познакомилась с Великим и Ужасным (как о нём тогда говорили) Геннадием Фёдоровичем Хомутовым.
Я занималась в пресс-центре при городском Дворце творчества детей и молодёжи. Тетрадки с моими стихами попали в руки руководителя литгруппы Хомутова – и вот я получаю от ГенФеда письмо с приглашением заниматься в литгруппе. Тогда кто-то из пресс-центра сказал:
— Оооо, ну держись! Там тебя раскритикуют в пух и прах, стишки свои забросишь! Страшный человек ГенФед.
Пришла. В первый день я страшно стеснялась перед всеми читать свои стихи, мне всё время казалось, что они какие-то нелепо серьёзные, с мрачной тематикой, резкостью, грубой формой. Ведь я всегда писала только для себя, мне и в голову не приходило, что их может прочесть кто-то другой, что они могут выйти за пределы школьной тетради. Тем более — что они могут быть прочитаны чужими людьми. В общем, когда очередь читать вслух дошла до меня, я прочитала стихотворение об экологической катастрофе «Мы — никогда!». Потом ещё парочку каких-то.
И вдруг этот «страшный человек» вместо того, чтобы громить меня, сказал с восхищением:
— Встань, Оля! Ребята, посмотрите все на эту девчонку!
Я чуть не умерла от смущения, но мне было чертовски приятно, что вот это — то, что я хотела сказать — поняли.
Позднее «страшный человек» очень помог мне с публикацией стихов и рассказов и помогает по сей день. Спасибо ему за это огромное.
Но всё-таки что это за человек, спросите вы?
Похожий на детектива Коломбо из одноимённого сериала, со всей атрибутикой – плащом, шляпой, лукавым прищуром и ехидной, но, в сущности, доброй и всегда дельной шуткой наготове. С чемоданчиком, полным рукописей. С бесценным запасом мудрости, глобальной и житейской.
Такой вот он, безжалостный человек Хомутов. Главный враг пошлости, безвкусицы, агрессивной посредственности и «малахольности» в литературе. Если у вас в стихотворении проскакивает что-нибудь откровенно дурацкое вроде «На столе лапша зияла…», или словоблудие типа «Моллюск! Молюсь – пока боюсь!», или тухлое, бессмысленное эстетство – оооо, ну держитесь! Но если стихи живые, хоть и неуклюжие, если в них есть искра — их автора обязательно оценят и подбодрят.
Наверное, не каждый подросток, взявшийся за перо, пройдёт «испытание Хомутовым». Но оно рекомендовано, и в первую очередь — полным амбиций и жаждущим литературных экспериментов. Геннадий Фёдорович – учитель настолько же мудрый и добрый, насколько и строгий. Хороший вкус и бережное обращение со словом он прививает довольно жёстко, беспощадно отбраковывая словоблудие, безграмотность, вторичность… Слабые, с полными слёз глазами, отсеются сразу. Те, что покрепче, — посмеются над собой и прислушаются.
Собственные стихи Геннадия Хомутова, восхищающие уже пятое поколение читателей, напрочь лишены плетения «словес до небес». Но они свежи, самобытны, искренни и по-настоящему талантливы. Считала и считаю, и ещё тысячу раз повторю, что на такого поэта за критику обижаться – грех.
Литературный ювелир
Иван Ерпылёв, член Союза писателей России:
— Неоспоримым достоинством Геннадия Фёдоровича Хомутова как многолетнего руководителя литературного объединения имени В.И. Даля является то, что ни один из литгрупповцев не стал жертвой его таланта.
При литературном ученичестве сложно не впасть в подражательство наставнику – явление это давно известно. Николай Гумилёв полунасмешливо-полупрезрительно называл литературных дам, окружавших Анну Ахматову, подахматовками – за невыносимое эпигонство. Многие ученики поэта Юрия Кузнецова так всю жизнь и подражают стихотворной манере учителя.
Г.Ф. Хомутов – самобытный, интересный поэт, нашедший свою неповторимую поэтическую тему (военное и послевоенное время глазами школьника, студента, рабочего), и именно в силу уникальности этой тематики подражать Г.Ф. Хомутову невозможно. Да и атмосфера литобъединения – совсем не «гуруистская», не располагающая к подражанию стихам руководителя.
Другой особенностью литобъединения является его потрясающая открытость для всех литературных стилей и направлений. В литобъединении сосуществуют и уважительно относятся друг к другу поэты и прозаики с противоположными творческими установками – последователи тихой любовной лирики и жёсткого гражданского стиха, приверженцев традиционных стихов и верлибров. Для Г.Ф. Хомутова точкой отсчёта является талант. Помню, он часто говорил: «Напиши хоть модернистское стихотворение, но чтобы оно было интересным».
Задача литобъединения всегда заключалась в привитии литературного вкуса, классического литературного мировоззрения, а не в следовании творческим догмам или политико-общественным направлениям. Поэтому все состоявшиеся писатели и поэты, вышедшие из литобъединения, не похожи друг на друга – литобъединение не подавляло собственный голос, а делало его крепче.
От Геннадия Фёдоровича не скроешь фальшь, стилистические ошибки, недостаток умения – он снисходителен к начинающим авторам, но беспощаден к мэтрам, так и не научившимся работать с текстом.
Г.Ф. Хомутов в критической статье «Глубина и её видимость» справедливо отметил: «Основная беда в том, что почти у всех авторов нет поэтической родословной. Можно ли определить учителей-классиков у начинающих авторов? Вряд ли. Налицо, скорее, вся современная или названная очень точно – текущая литература. Отсюда и все проходные, как бы узаконенные темы, и небрежность, неряшливое отношение к форме, и отсутствие родовитости».
Верный диагноз – полдороги к выздоровлению. Поэтому у литгрупповцев со временем проходят, стираются творческие недостатки, исправляется, становится точнее, тоньше речь, обогащается словарный запас, вырабатывается свой стиль. И при этом – каждый остаётся самим собой. Никогда я не слышал от Геннадия Фёдоровича совета – что именно следует написать. Уважающий самостоятельность своих учеников, самое большее, что он может сказать: «Здесь неточное слово. Ты хотела сказать так, но вышло по-другому. Подумай, как исправить».
Шлифуются стихи, всеми гранями блестит талант автора. В том же, что графиту не бывать алмазом, нет вины ювелира.
* * *
Пять тысяч строк за жизнь зарифмовал.
Пять тысяч строк я мучил, ревновал,
Но не достигла ни одна строка
Заветного печатного станка.
Я – блудный сын потомственных крестьян –
Не гнул горба на чернозёмной пашне.
Забыл я в городе свой день вчерашний,
В крестьянском доме – будто бы в гостях.
И вот я не крестьянин, не поэт.
И нет судьбы смешней и бесшабашней,
И нету оправданья перед пашней,
И от стихописанья пользы нет.
О, пашни! Надо мной вершите суд.
Летите в борозды,
Слова мои, скорее.
И ямбы грубые на пашне прорастут,
Заколосятся дикие хореи.
И к августу, к той золотой страде,
Пять тысяч веников поднимутся над полем.
Они нужнее строк моих стране,
И в этом нет сомнения тем боле…
Четырнадцатое октября
Сегодня четырнадцатое октября,
Старики говорят:
– Покров. –
И белые мухи из серебра
Летят на красных коров.
Сегодня четырнадцатое число,
По графику выпал снег.
По гравию из села в село
Машин торопливый бег.
И снегу радуешься от души,
Как первой зелёной траве,
Как жёлтой осенней листве,
Хочешь – топчись, хочешь – пляши
Или об этом стихи напиши.
Грачи улетели уже за моря,
Едва заиграла заря.
И всё это вовремя и не зря:
Сегодня четырнадцатое октября.
* * *
На улице холод. В квартире – тепло.
А в коридоре прохладно.
Но в общем вольготно, но в общем – светло.
И строчки рифмуются складно.
Пусть в комнате нашей стоит тишина,
Шаги мои пусть не мешают.
Пусть спит, набирает силёнок жена,
Пусть бабка моя отдыхает.
Бабка всю жизнь на работе была,
Работать жене предстоит.
И комната тишиною полна,
В комнате свет не горит.
А я, полуночник, чудак, фантазёр,
В свой кабинет ухожу, в коридор.
* * *
Первая книжка поэта легка,
Жидка она в обложке,
Первая книжка невелика,
Поместится на ладошке.
Но эти немногие сотни строк,
Которые в ней поместились,
С поэтом ходили они на урок,
За партой одной учились.
Бегали с ним по зелёной траве,
Под звёздами ночевали.
Были в Рязани с ним и в Москве,
По юности кочевали.
В каждой строке судьбу узнаю –
Ссадины есть и шишки.
И все по праву входят в мою,
В первую мою книжку.
