Георгий САТАЛКИН
ОДА ХУДОЖНИКУ
К 85-летию Александра Овчинникова
Давным-давно когда-то в руки мне попала небольшая картонка. Такие обычно художники используют для мимолётных, бросовых этюдов. На ней была изображена стена деревенского сарая, заваленная сугробами. Белоснежное, рафинадное сияние постепенно снижалось в мягкую, сиренево-серую, воздушно-сквозную тень, густеющую прямо на глазах и оседающую в тёмно-плотные, с синеватым отливом, чёрно-лиловые цвета. Цвета тлена.
Чувствовалось, этот маленький шедевр написан буквально на одном вздохе, на прыжке в высоту, в небеса. Кисть художника по картине летала, выделывала пируэты, опьянённая счастьем творчества. Какие лёгкие, пузырящиеся воздухом мазки, какие ритмы, противоречивые слияния, какое колдовство красок, превращающее разброд в сложнейшую цветовую гамму! И слышится музыка хрустальной капели, и пахнет как – пахнет прогретой солнцем свежестью, чистотой, небом!
О, сколько глубокого смысла открылось мне тогда в этом крохотном этюде! Всемирные силы столкнулись на кусочке картона: силы новизны и силы тлена, и всё это в яркой симфонии цвета, в солнечном пламени.
Кто художник? Где автор? Проведите меня к этому человеку! Мне назвали имя: Александр Овчинников. И привели к нему в мастерскую. Это сделал поэт Валерий Кузнецов.
Была сырая, свежая, ветреная весна с солнечным припёком в тихих углах. Мы были в только что извлечённых из нафталинного заточения демисезонных пальто. Мастерская художника, довольно вместительная квадратная комната, вся сверху донизу была загромождена разнокалиберными полотнами в рамах и без них, начатых и законченных, и девственно белеющих грунтовкой. На полу чуть ли не кучей – на картоне, на крошечных подрамниках и Бог знает ещё на чём – этюды, заготовки, наброски, различные «пробы пера» – ну, просто глаза врассыпную!
Узкая дорожка среди этих завалов вела к рабочему месту художника – к мольберту, к ящичку с тюбиками красок, к кувшину с веером разнообразных кистей, к флаконам и флакончикам с льняным или ореховым маслом, лопаточкам, мастихинам, гибким ножам и ещё всяким разным профессиональным причиндалам.
Плечистый, под два метра ростом, Валерий Кузнецов, увлёкшись, повернулся к очередному шедевру художника и пола его светло-серого, с чёрным нитяным штрихом пальто сделалась зелёной – на мольберте наисвежайшее полотно мастера стояло. Пальто Валерий Николаевич очистил авиационным бензином. Но в памяти моей эпизод этот невыводим никаким растворителем. Мне кажется, что я Александра Ивановича знаю всю свою жизнь. Живопись его, необычайно колористическая, всегда перед моими глазами. Она – со мной, она – во мне, помогает верить, думать, работать.
Овчинников прошёл суровую жизненную школу. Мальчишкой в войну пахал, сеял, косил на колесном, без кабины, тракторе с рукояткой, тугой для пуска мотора. Знает, что такое голод, знает вкус чёрного, из последней муки замешанного хлеба. Знает тоску пустынных осенних полей и запоздалых работ в них. Откуда у этого сельского, с мозолистыми руками, подростка взялась тяга краскам, к творчеству? Что родило желание изобразить увиденное и тем самым выразить… кого? Себя? Нет, не себя как такового, Шурку Овчинникова, появившегося на свет в соломе на русской печке, а то высшее, то Божественное, что появилось в груди.
Природа наделила его удивительным чувствованием цвета, мастеровитой рукой, безошибочным вкусом. Но и не это главное. Главное, что всё увиденное он глубоко переживал в своем сердце и переживания эти стремился выразить красками.
Ему нужно было учиться. Нужна была профессиональная среда. И вот для того, чтобы вырваться из подневольной послевоенной деревни, он пишет портрет директора МТС. И тот, поражённый талантом тракториста, выносит работу на суд общего собрания механизаторов, и они единогласно голосуют: отпустить паренька в Оренбург, пусть он там «на художника учится».
Тяга к знаниям, к постижению тайны мастерства у него непреходящи. Особенно много ему дала работа на творческих Академических дачах Союза художников СССР. Здесь он трудится на этюдах, на постановочных сеансах рядом с признанными, маститыми творцами, академиками живописи братьями Ткачёвыми – Алексеем и Сергеем, Валентином Сидоровым, Юрием Кугачем и другими. «Пусть учится» – напутствовали его колхозные работяги. И он поражает всех неистовым трудолюбием, неистощимой любознательностью. Он узнаёт, как соблазнительна и коварна красивость в живописи и как отличить её от подлинной красоты, и каким трудом осваиваются фундаментальные законы прекрасного в изобразительном искусстве.
Широкое видение изображаемого на полотне – это тайна искусства, открывается она немногим, – учили его, и он упорно, самозабвенно вырабатывает его в себе. Самое трудное в живописи – передать близкие друг к другу тона. Не рука, не кисть, а глаз художника трудится интенсивнее всего. Он теряет остроту, тончайшие переливы цвета ускользают, уходят из-под его надзора. Отпусти глаз, освободи его от усиленной концентрации, – делились с ним опытом. – Улови, возьми взглядом целое и тогда почувствуешь, увидишь то, что ищешь, к чему стремишься из самой глубины своего замысла.
А силуэт? Сколько труда положено на освоение этого элемента изобразительного искусства!
Он мог по 10-12 часов не отходить от мольберта. Этюды, натюрморты, пленер, работа с живой натурой, портреты, наконец, многофигурные композиции. Талант и труд – близнецы-братья. Только их сопряжение даёт положительный результат. Не часы, не месяцы – годы, десятилетия самозабвенного, самоотверженного труда.
Однажды компания художников и писателей, вдохновенно отмечая какое-то культурное мероприятие, перебрала «норму» горячительного. Утром, проводив свою жену в командировку, я с железнодорожного вокзала заехал домой к Александру Ивановичу узнать, как он себя чувствует. Болеет, думаю, человек, страдает после вчерашних возлияний.
Ничего подобного! Застаю художника за мольбертом, в синем, залубеневшем от красок халате, с головой, повязанной мокрой тряпкой. В руках кисти, палитра и яростный труд вместо похмелья. Ни в чём, никаких поблажек себе и послаблений!
Именно в этом источник его мастерства, основа его таланта и вдохновения. И он достиг полной свободы в творчестве. Свободна кисть, перед нею первобытный, девственный хаос красок на палитре. Тайна цвета открыла ему свои недра. Подвластен мятеж начинаний, предчувствований, замыслов. Душа раскрепощена. Она в полёте. Свобода рвётся из… свободы и воплощается в дерзости красок. Через них – глубина ощущений. Через них – сила мысли.
Овчинников глубоко чувствующий и думающий человек. Он не революционер, не прерывающий, рвущий устои, опыт, наработки веков и поколений. Ибо он мудр. Для него (для художника, для творца) главное на полотне – гармония, соединение враждующих красок в хоровод цвета, в единство чёрного и белого, а между этими столпами живописи – иносказания, намёки, переливы, знамения оттенков, тонов, полутонов, загадочность тени, ликование искреннего света, то есть вся или почти вся цветовая безбрежность натуры, сложность и противоречивое торжество жизни.
Вспомним хотя бы такие полотна Александра Ивановича как «Цветы моей родины» или многофигурные композиции «Сбор картофеля», «Проводы на фронт» или выдающуюся портретную работу «Конюх Аносов», вдохновившую поэта Валерия Кузнецова на проникновенное стихотворение о ней.
Иногда я вижу: земной шар в голубом нежном сиянии, а по нему, по странам и континентам идёт босыми мужичьими ногами художник Овчинников и из крестьянского родового лукошка сеет живописные свои картины. Россия, Германия, Норвегия, Франция, Испания, Индия, Индонезия, Америка, Китай… нет, всё не перечислить!
Полотна Александра Овчинникова и в государственных музеях, и в частных галереях и коллекциях. И они говорят со зрителями на языке всего человечества: на языке красок, на богатейшем языке цвета…
Звоню.
– Алло! Можно Александра Ивановича?
– Его нет дома. Он в мастерской.
И я представляю, как изо дня в день, чуть косолапя (последствие полуголодного рахитичного детства), взбирается на шестой этаж в свою творческую мастерскую заслуженный художник России восьмидесятипятилетний Александр Иванович Овчинников и, облачившись в залубеневший от красок халат, берёт кисти, палитру со свежими красками и чуть избока, остро прищурившись, смотрит и оценивает то, что сделал вчера. И приступает к новой работе.