<>

СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ

Оренбургская писательская организация

Оренбуржцы стали лауреатами сайта "Российский писатель" за публикации 2017 года.

Иван Ерпылёв, поэт, член Союза писателей России, был отмечен в номинации "Новое имя" за публикацию подборки стихотворений.

Михаил Кильдяшов, председатель Оренбургской региональной писательской организации Союза писателей России, победил в номинации "Лидер" за последовательность и принципиальность.

При определении лауреатов было рассмотрено свыше тысячи двухсот текстов, опубликованных на сайте "РП" в 2017г.

Поздравляем с наградой!

Ссылка на публикацию на сайте "Российский писатель".

М.А. Кильдяшов, председатель Оренбургского отделения Изборского клуба, председатель Оренбургской региональной писательской организации Союза писателей России, в составе делегации Изборского клуба совершил рабочую поездку в Югру.

В Ханты-Мансийске состоялось открытие регионального отделения Изборского клуба, прошли встречи с митрополитом Ханты-Мансийским и Сургутским Павлом, творческой интеллигенцией, общественными деятелями региона.

В селе Дарьинском Зеленовского района Западно-Казахстанской области Республики Казахстан, в Мемориальном музее М.А. Шолохова 25 декабря 2017 года состоялось вручение премий XII Международного литературного конкурса имени писателя Николая Фёдоровича Корсунова.

Учредителями конкурса являются акимат Зелёновского района и мемориальный музей М.А.Шолохова села Дарьинского Западно-Казахстанской области.

На мероприятии присутствовали аким Зелёновского района Западно-Казахстанской области Асхат Берлешевич Шахаров, вице-консул Генерального консульства Российской Федерации в г. Уральске Владимир Борисович Волков, представители казачества, краеведы, литераторы, члены и руководители творческих и общественных организаций Уральска.

 

По давней традиции, в мероприятии принимали участие гости из Оренбурга – председатель Оренбургской региональной писательской организации Михаил Кильдяшов, член Союза писателей России Иван Ерпылёв, внук Н.Ф. Корсунова Роман Корсунов. К ним присоединился уралец, член Союз писателей России Александр Ялфимов.

 В числе лауреатов премии в детской номинации – оренбуржцы Вера Бархатова и Фёдор Бархатов, ученики Алмалинской СОШ Тюльганского района.

 

Оренбургская региональная писательская организация Союза писателей России сердечно благодарит за гостеприимство и сохранение памяти Н.Ф. Корсунова  акима Зелёновского района Западно-Казахстанской области Асхата Берлешевича Шахарова, директора Мемориального музея М.А. Шолохова Ольгу Андреевну Чеканову, всех неравнодушных к творчеству и личности нашего земляка уральцев.

 

 Николай Фёдорович Корсунов (1927 – 2009) – прозаик, драматург, заслуженный работник культуры РФ. Ветеран Великой Отечественной войны. С 1999 года был секретарем Союза писателей России, четверть века возглавлял Уральскую межобластную писательскую организацию, более десяти лет – Оренбургскую писательскую организацию Союза писателей России. Автор романов «Где вязель сплелась», «Без свидетелей», «Высшая мера», «Лобное место».

 

 

 

 

 

 

 

 

СНЫ ИЗ БУДУЩЕГО И НАСТОЯЩЕГО

Предваряя подборку стихотворений молодого оренбуржца Ивана Ерпылёва, хотел бы привести несколько строк из моей рекомендации этому талантливому поэту в союз писателей  России: «Стихи Ивана Ерпылёва до его дебютной книги выходили во многих оренбургских периодических изданиях, в коллективных сборниках. Его острые, очень современные стихи, отражающие новый взгляд на злободневные проблемы, вошли в одну из самых читаемых на сегодняшний день составленную мной антологию «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово!..». Я рад, что на карте не только Оренбургской области, но и всей России, появился сильный, яркий, умный голос действительно молодого поэта, и верю в его литературное будущее. Считаю, что именно таких ребят, идущих нам на смену, мы должны горячо и независтливо приветствовать». 

И я рад, что И. Ерпылёв за эти годы подтвердил своим творчеством и смелой гражданской позицией, верностью своим учителям и традициям русской литературы, что именно такие люди являются сегодня и в будущем будут надёжной опорой нашему союзу писателей. Он блестяще образован, благодаря своему поэтическому учителю Геннадию Хомутову прекрасно знает современную и классическую русскую и мировую литературу, а своё юридическое образование без оглядки на властей предержащих, на чиновников от культуры и вопли недругов достойно применяет для отстаивания справедливости и защиты высокого звания русского писателя в атмосфере нарастающего бескультурья и агрессивной серости.
Прилагаю к стихам Ивана Ерпылёва предисловие, написанное к его первой книге и, как мне кажется, определяющее в целом суть творчества этого поэта.
ГК, декабрь 2017. 

Есть символическая закономерность, что в сегодняшний мир, растерянный и потерянный от продажной политики, от бесполой серости маскультуры, от бесстыдной гламурности, от куршевельского цинизма олигархов, от унизительной бедности, - приходит, наконец, сильный свежий голос молодого поэта, обладающего не только ярким метафорическим мышлением, но и логикой аналитика, бесстрашием взгляда на удручающую современность. Своим явлением двадцатитрёхлетний поэт из Оренбурга Иван Ерпылёв кажется напрочь опровергает старую некрасовскую формулу о том, что -  

В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России,-
Там вековая тишина...

Именно «во глубине России», «вдали от всех Парнасов», от тусовочной суеты раздутых до размеров слона новых кумиров и лукавомудрых «болотных» вождей, из «вековой тишины» возникает сегодня мощная русская, взрывная интеллектуальная и творческая энергия. Разрядами такой энергии буквально пронизана поэтическая книга «Дети полынного века» Ивана Ерпылёва, который  с помощью экспрессивной образности и жёсткой современной лексики по-маяковски безжалостно и размашисто рисует бесчеловечный, обезумевший мир двадцать первого века, в котором, как на войне всех против всех, оказалось вступающее в жизнь поколение нынешних молодых:

Ты тоже попал
в капучинатор этого города.
В глянец зеркальных витрин.
В роскошь запретных огней.
Тебя не шокируют вывеска sex shop
И тонкие дамские сигареты.
Ты тоже стал каплей воды
в его тысячелитровом брюхе...
... Тебя смешали с миллионами капель.
Тебя вскипятили.
Прогнали сквозь фильтр.
Ты слился с молекулами кофеина...
Только сливки всегда наверху.
Кофейная гуща растворилась в канализации.
(«Капучино большого города»)

В середине прошлого века поэт Евгений Винокуров писал о лице человеческом, беспокоясь, чтобы оно не стало похожим на другие лица – как похожи между собой слипшиеся икринки. Теперь новый исторический этап... И его метко ухватил Иван Ерпылёв. Юрист по образованию, он, словно улику для последнего Страшного суда, шаг за шагом открывает беспощадную метафору времени: в неё вошли и новые электронные технологии, и распад нравственности, и глобализация, и падение личности как таковой – в политике, в искусстве, во всех видах деятельности. Это в сущности метафора расчеловечения... Винокуров предупреждал об опасности потери индивидуальности, лица, Ерпылёв трагически ощущает глобальную потерю элементарной человечности.

Его поразительная образность напитана горечью поколения «полынного века», родившегося «в прошлом тысячелетии, при советской власти». Отсюда, при всей анкетной молодости, - чувство личного прошлого как некоего исторического мифа, седого предания: «Как я ощущаю свою древность!», «память моя оттуда». И уже с высоты своей двадцатитрёхлетней древности (а поэт всегда посланник вечности), Ерпылёв пытается понять совсем юных, «детей нового века – индиго», по сути брошенных на заклание нового мирового порядка, где, как сказано в Евангелии о последних временах: «по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь» (Мф. 24, 12) — 

Какие же вы модные, ненатуральные, смешные,
Способные повеситься из-за ЕГЭ
И потерять девственность в шестом классе, 
Да ещё и хвалиться этим!
Бедные мои учителя! Как же будут они
Говорить вам о Наташе Ростовой?..
(«Поколения»)

Но и к своему поколению он не менее безжалостен:

Красиво жить не запретишь.
Диор. Бентли. Сваровски. Сен Лоран.
Но чтобы жить, нужны деньги.
Денег всегда мало. И времени.
Тогда мы идём в кино
на «Реквием по мечте».
Да, как в романе Хэмингуэя – 
мы чувствуем обречённость наших усилий.
Не распустятся розы на песке сердец.
Колокол звонит – по нашей юности,
Так быстро ставшей банальностью.
(«раздватричетырепять»)

Эти стихи полезно было бы внимательно прочитать социологам, политикам, психологам... Перед нами, в сущности, не публицистика, которая обязана по природе своей обличать, - тут своего рода философская лирика, лирическая исповедь... От которой становится не по себе, поскольку в ней самым очевидным образом просматривается вектор будущего, где нам уже не будет места, но где вынуждены будут жить наши дети и внуки. То есть, мы видим, в какой тупик, в какую пустоту проваливается человечество... 

В этих стихах, кстати, нетрудно заметить признаки складывающейся, если можно так выразиться, молодой поэтической «оренбургской школы», в замес которой входят болевые откровения Ольги Мяловой, дерзкие монологи Варвары Заблицкой, последние поиски спасительного «Ковчега» Михаила Кильдяшова. Замечательный круг мыслящих, совестливых молодых поэтов школы Геннадия Хомутова, учителя и наставника оренбургских юных дарований. Те, кто между Голгофой и всемирным капуччино – выбирают путь к Голгофе Спасителя...

Неслучайно именно Иван Ерпылёв, казалось бы сурово настроенный против несправедливостей мира, откликается убийственно саркастическим стихотворением «Болотная совесть» на вселенский хай, поднятый до отвращения сытой оппозиционной шантрапой с биндюжными рожами:

Сквозь сахар глянцевых обложек
Лениво растекается
Маслянистая капля абсента
Марки «Болотная совесть»
Снова в моде носить оковы
Собственного бесстыдства
и греметь ими на всех перекрёстках.
За это могут дать грант
на поддержание дешёвых
китайских треников
или даже провозгласить
«Человеком Миллениума»
по итогам административных отсидок,
хотя уже две тысячи лет
мы живём под звездой
проповедника из Галилеи,
не призывавшего пикетировать
резиденцию римского прокуратора.

Формально Иван Ерпылёв пишет нерифмованным стихом – верлибром, порою органично переходящим в ритмизованные белые стихи. Но именно эта свободная форма даёт простор для его сложных, многоплановых, семантически нагруженных метафор. В арсенале художественных средств молодого поэта и трогательная ирония: «Это почти что член семьи, Всеобщий любимец. Бабушки заботливо заворачивают его в полиэтиленовый пакет —  чтобы не простудился...» («Ода пульту»); и ёмкий, в шекспировской традиции, афоризм: «Лукавы стали деятели зла, коль мзду берут за то, чтоб зло умножить» («Мавзолеи»); и тонкие пейзажные зарисовки: «Как свиристель, угрюмая ворона, Рябины кисть померзшую клевала И еле-еле лапами держалась. Под тяжестью хоть небольшой, но птицы, Шёл снегопад локального масштаба, Укутывая зябнущие корни» («Как свиристель, угрюмая ворона»); и футуристические образы мира: «Мне приснилось, будто город умер. Сорняки раздвинули бордюры. Жалобно бормочет ржавый флюгер, встали стрелки. В городе всегда будет без пятнадцати четыре» («Сны из будущего»). Из того же ряда стихи «Килька в томатном соусе», фантасмагоричностью своей напоминающие «Столбцы» раннего Заболоцкого:

Того гляди, Дядя Стёпа 
привяжет жестянку 
на хвост Чеширскому коту 
и отпустит греметь 
на просторах цивилизации.

Но из этой фантасмагоричности, как в окуляре телескопа с тысячекратным приближением, проступает лицо неотвратимой реальности. Кажется, метафоры Ивана Ерпылёва знают такое, что нам ещё не открыто, заглядывают за такие пределы, которые ведомы только поэтам и пророкам. Печально, но хочется читать дальше, чтобы узнать, что же будет на следующей странице цивилизации, в следующем абзаце Апокалипсиса...

Геннадий КРАСНИКОВ
1-6 января, 2013, Сочельник

 

 

ПОКОЛЕНИЯ
Дети полынного века.
Дети ядерного мая и свободной России.
Вот мы выросли.
Вот я стою – родившийся в прошлом веке,
мало того – в прошлом тысячелетии,
при советской власти
(всё равно, что при Мао Цзе Дуне).
Как я ощущаю свою древность!
Всё-таки память моя – оттуда.
Дети нового века – индиго,
Тыкающие в айпад на уровне интуиции,
Вы – заложники аниме и виртуала.
Я не завидую вам.
У вас не будет жвачки Love is…
И того изобилия, которое рождается недостатком.
Какие же вы модные, ненатуральные, смешные,
Способные повеситься из-за ЕГЭ
И потерять девственность в шестом классе, 
Да еще и хвалиться этим!
Бедные мои учителя! Как же будут они
Говорить вам о Наташе Ростовой?
Ну да ладно. Может – подружимся,
Поколение икс, загадочное и простодушное.

КАПУЧИНО БОЛЬШОГО ГОРОДА
Ты тоже попал
в капучинатор этого города.
В глянец зеркальных витрин.
В роскошь запретных огней.
Тебя не шокирует вывеска sex shop
И тонкие дамские сигареты.
Ты тоже стал каплей воды
в его тысячелитровом брюхе.
Ты думаешь, что ты имеешь мир.
Ты на пике своей крутизны –
Воодушевленный,
в майке с надписью, 
которая заставляет девушек смеяться.
Ты мчишься по улицам
(заслонив солнце) –
красивый. Двадцатидвухлетний.

Кто-то заказал кофе.
Услужливый бариста нажал на кнопку.
Тебя смешали с миллионами капель.
Тебя вскипятили.
Прогнали сквозь фильтр.
Ты слился с молекулами кофеина
(не сказать, что это приятно).
Тебя выплеснули в стаканчик.
А сверху – молочная пена.
Она оседает, ты карабкаешься ей навстречу,
Но черные крапинки кофе стали твоей частью.
Только сливки всегда наверху.
Кофейная гуща растворилась в канализации. 

КИЛЬКА В ТОМАТНОМ СОУСЕ
Почему у нас так много 
оранжевых автобусов? 
Потому что томатный соус 
выливается из окон, дверей 
и вентиляционных люков, 
когда озверевшие кильки 
пытаются заползти на колени 
счастливо сидящим 
импортным шпротам. 
Осторожно, двери закрываются – 
будто консервный нож 
умелого алкоголика 
надрезает упругую жесть. 
А потом - пыльная ложка 
в оранжевой куртке 
и с бумажным рулоном, 
слишком узким, чтобы его 
использовать по назначению, 
болтается в месиве 
из хвостов, кишок и глаз. 
Того гляди, Дядя Степа 
привяжет жестянку 
на хвост Чеширскому коту 
и отпустит греметь 
на просторах цивилизации.

БОЛОТНАЯ СОВЕСТЬ
Сквозь сахар глянцевых обложек
Лениво растекается
Маслянистая капля абсента
Марки «Болотная совесть»
Снова в моде носить оковы
Собственного бесстыдства
и греметь ими на всех перекрестках.
За это могут дать грант
на поддержание дешевых
китайских треников
или даже провозгласить
«Человеком Миллениума»
по итогам административных отсидок,
хотя уже две тысячи лет
мы живем под звездой
проповедника из Галилеи,
не призывавшего пикетировать
резиденцию римского прокуратора.

СНЫ ИЗ БУДУЩЕГО
Мне приснилось, будто город умер.
Сорняки раздвинули бордюры.
Жалобно бормочет ржавый флюгер,
встали стрелки. В городе всегда
будет без пятнадцати четыре.
Пошатнулись стены и упали.
На виду остывшие квартиры.
Утоли быстрее любопытство –
что за грохот у соседей сверху
жить мешал последние недели?
Стену между кухней и гостиной
так и не разрушили они.
Треплет ветер по пустым дорогам
листья, фотографии любимых
вперемешку с мусором реклам.
Всё блестят зеркальные витрины,
манекены в красочных лохмотьях
зубы скалят, будто бы живые.
Никому не нужные купюры
вылезли из чрева банкомата,
чтобы стать приютом для червей.
Вот стоит облупленный троллейбус,
как улитка, рожками шевелит: 
в проводах не стало вдохновенья
для его мятежного мотора.
Вот – скелет водонапорной башни
Башне уподобился пизанской,
тщетно ждёт восторженных туристов.
Город умер. Саркофаг из дерна
Ласковая степь ему готовит.
...
Слышишь - бьют часы на старой башне.
Наконец-то, семь часов утра. 

АЛИСА В СТРАНЕ ЧУДЕС
Когда я первый раз увидел
Замороженную тушку кролика,
Беспомощно распластанную на прилавке,
С вывороченными ребрами
И чудесной заячьей лапкой,
Призванной гарантировать,
Что это – не кошка из ближайшей подворотни,
Я подумал, что он был
Любимым питомцем дочери кроликовода.
Причесанная, умытая, каждый день
Заходила она в крольчатник
С морковкой для своего пушистика.
Нежно гладила кончиками пальцев
Серые, теплые ушки,
И кролик смешно уплетал
Оранжевую волшебную палочку.
А потом – зайку бросила хозяйка.
Вернее, зайку тюкнули молотком
по затылку и освежевали,
А хозяйке сказали, что он убежал
В свою волшебную Страну чудес
И как-нибудь на праздники
Пришлет открытку 
С выражением благодарности
И наилучшими пожеланиями.

* * *
Мне подарили целый куст герани! 
Поставил я ее на подоконник, 
По горлышко насыпал чернозема, 
Исправно по субботам поливаю, 
Казалось бы, чего? Цвети и пахни! 
Но не цветет, возникли две проблемы: 
Все ветки безнадежно искривились, 
Стремясь заполучить в объятья солнце, 
И листья стали сохнуть незаметно 
Кто виноват? Воды ей, что ли, мало, 
Иль знойное дыханье батареи
Ей не даёт цвести? 
Иль просто 
Капризная досталась дама мне? 

* * *
Как свиристель, угрюмая ворона, 
Рябины кисть померзшую клевала 
И еле-еле лапами держалась. 
Под тяжестью хоть небольшой, но птицы,
Шел снегопад локального масштаба, 
Укутывая зябнущие корни. 
В сугроб, как незатейливый орнамент, 
Оранжевые шарики вминались 
И весело – как маленькие солнца – 
Сверкали обмороженной вороне. 
Она, увидев легкую добычу, 
Слетела вниз и жадно собирала 
Опавшие зародыши созвездий. 
Тут налетела гадина-поземка, 
Засыпала законную добычу 
И унеслась, проклятая стихия! 

БАЛЛАДА О ВЫБОРЕ
Триста звёзд – самых ярких – 
И триста дорог
На пороге сомкнули лучи.
В доме чисто и жарко,
А чуть за порог – 
И навек потерялся в ночи.
Неужели оставишь 
Меня без забот? – 
Вопрошает задумчивый дом.
И мой сытый товарищ,
Мой дымчатый кот
Под кроватью свернулся клубком.
Вдруг всё выше и выше
Живого огня – 
Вереницы болотных огней.
Двести семьдесят вспышек
Обманут меня.
Только тридцать – небесных кровей.
Так несладко в дороге –
Сплошной караул...
Я поднял свой тяжёлый рюкзак,
Постоял на пороге
И всё же шагнул
В непроглядный, заманчивый мрак.
Двадцать девять бокалов
Разлились слезой –
По числу неслучившихся звёзд.
И одна засверкала 
Над страшной грозой – 
Самой лучшей из всех моих гроз. 

ФЕМИДА
Фемида держала в руках не весы, а скрижали.
Правосудье бесплатно, но судьи подорожали.

Мы учёный народ, не то, что какие-то скифы.
Растут города – вместе с ними растут и тарифы.

Пришиты карманы к изнанке судейских мантий.
Гоняйся за правдой в судах четырёх инстанций.

Истец кричит так, что еле терпит бумага:
«Отверзи ухо твое, отрыгни ми слово благо!»

«Рассуди мя по правде!» – срывается слабый голос.
Но правда – одно, а другое – гражданский кодекс.

Несытое брюхо к законному иску глухо.
Старушка Фемида, ну где же твоя проруха?

 

Ссылка на публикацию.

 

ОТКОС
Наш поезд быстрей улетит под откос,
Погрязнет в болотной пене,
Если по-прежнему лжехристос
Будет скакать на сцене,

Если Иммануила упечь в Соловки,
А Ницше вернуть оттуда,
Если ретивые казаки
Всё же найдут Иуду,

Если сменяем по сходной цене
Учебники на бананы,
Если в каждом соседском окне
Пылают зомбоэкраны.

Стоп-кран не срывается. Скоро Брест.
Состав меняет колёса.
Заманчива синь европейских небес.
Трагичен уклон откоса.

СНЫ ИСЛАНДИИ
1.
Облака укутали остров
Хоть некачественным, но пёстрым
Синтепоновым одеялом,
Лишь кинжал обоюдоострый – 
Солнца луч нестерпимо-острый
Насадил на крепкое жало
Сушу от и до океана.
Как на вертеле двух баранов,
Вертят остров гадкие тролли
И уже готовят стаканы,
Оттого и кряхтят вулканы,
Разрываясь от страшной боли.
Но исландцы сытно поели,
Спозаранку взялись за дело – 
Понастригли бараньей шерсти
И заткнули дыру умело.
Луч мерцал ещё еле-еле
И угас. И сломался вертел.
Обросли вековыми мхами
В прошлом – тролли, а нынче – камни.
Звёздный свет уже не пробьётся
Сквозь затменья, дожди, туманы.
Терпеливые великаны
Ждут, когда засияет солнце.

2.
В беседе со мной сокрушался Нерей,
Что дерзкая пена исландских морей
Не хочет баюкать его дочерей.
В опасных изгибах фиордов
Русалки не водятся, только киты
Щербатые выставили хвосты
И, полуусопшим планктоном сыты,
Поют ледяные аккорды.
Здесь нет первобытных могучих лесов
Для своры дианиных яростных псов,
Нет места страданьям Жан-Жака Руссо
И сентиментальным романам.
Чтоб говор Асгарда в веках не пропал, 
На вечной скрижали обрывистых скал
Бальдур боевым топором начертал
Колючие руны, как раны.
Из сердца земли огневой кислород
Голодные лёгкие вдребезги рвёт,
В дорожном мешке припасён бутерброд
С ломтём зачерствевшей акулы.
Средь сказочных мхов, безымянных камней,  
В суровой, пропитанной ветром стране,
Так вольно и радостно дышится мне,
Что сводит от воздуха скулы.

3.
Шум в столице неспроста – 
Выдают здесь паспорта.
На обложке – Третий храм
В очертаньях голограмм.
Граждан ждут уже врачи – 
К паспорту положен чип.
– Подними хайратник, эй,
Не задерживай людей...
– Руку дай мне, да не ту...
– Не больнее, чем «манту»...

Если любит Джека Стив –
Не забудь презерватив.
На плакатах:
– Мир, секс, май!
Наслаждайся, это рай.
Добрый доктор Айболит
Всё бормочет:
– СПИД не спит.
Только он ветеринар,
Ну его, пойдёмте в бар.
Нагрешил, так шаг ускорь,
Возле бара есть собор,
Там отпустят нам грехи
За смущённое «хи-хи».
– Видел пастора Агнесс?
Прояви к ней интерес!
– У неё подружка есть.
– Разнесём благую весть –
Радужный поднимем флаг
Под приветствия зевак.

Бородатый пионер –
Всем согражданам пример.
Он шагает налегке,
Лишь виагра в рюкзаке.
– Дед, куда ты? Эй, постой,
Будешь вечно молодой,
Свингер с длинной бородой,
Викинг с бородой седой...

Из пакетика студент
Вынул новый документ,
С интересом повертел
И в полночной темноте
Прочитал с большим трудом:
– Паспорт.
            Сити оф Содом.

ПИСЬМО
Не сойдутся пути.
Никогда.
Мы едва ли знакомы.
Белый голубь летит
В глубину нескончаемых комнат.
Белый голубь пронзит
Тишину цифровым опереньем.
Электронный транзит:
«Вам на почту пришло сообщенье...»
Неразгаданных слов,
Ненаписанных букв океаны.
Тёплый запах духов
Вдруг повеет от чаши экрана.
Рукописную вязь
Разгляжу сквозь кристаллы айпада.
Ты в любви поклялась,
Но любви тебе вовсе не надо.
Так зачем голубей
Выпускать из компьютерной клетки.
Не вернутся к тебе,
Ведь добро возвращается редко.
Всё горят корабли.
Пахнет нежностью сахарной ваты.
Я письмо удалил.
Шелестят на ветру килобайты.

ПОИСКИ
В тишине ночей, в суматохе дня,
Под присмотром больных светил
Ты ищешь похожего на меня,
Но тебе его не найти.

А на всех столбах – фоторобот мой.
Королевство кривых зеркал
Для тебя обернулось пыткой, тюрьмой,
Только я тебя не искал.

Если в раковине шумит прибой,
На губах – солёная взвесь.
Так и я – всегда рядом с тобой,
У тебя за спиной – здесь.

И пока ты вглядывалась в глаза,
Губы, бороды тех – чужих,
Я жалел о том, что себя наказал
Тем, что ты от меня бежишь,

Что нелёгкое дело – меня искать:
Я давно у тебя в плену,
Что ещё не сделана та кровать,
На которой с тобой усну.

Все другие – всего лишь сладкая ложь,
Потому ты опять одна.
Когда ты меня наконец найдёшь,
В этом будет твоя вина.

ЛЕДЯНАЯ ПРИНЦЕССА
Если ты не забудешь о том, как холодно было вчера,
То напрасно сгорит на костре и моя, и твоя жизнь.
Моя ледяная принцесса, в твоём замке гуляют ветра,
И луна близоруко щурится сквозь пыльные витражи.

На дне опустевших бокалов – сухой остаток – солёный лёд.
В потайной, одинокой горнице – халцедоновая кровать.
Под её балдахином  жёстко – и скучно: никто не ждёт,
И спасительный поцелуй можно тысячу лет ждать.

Моя маленькая принцесса, в ледяной, первоклассной броне
Ты по-прежнему неприступна для взглядов, вздохов и слов.
Если вдруг замаячит вдали пилигрим на белом коне, 
Ты поспешно уходишь гадать в Башню вчерашних снов.

Под твоей неуклюжей мантией лёд сжигает живую плоть,
Методично мумифицирует сердце, выстраданное в огне.
Через ров я бросаю камни, чтоб хотя бы окно расколоть,
Чтобы ты обернулась, запнулась, чтобы ты поверила мне – 

Ты поверила мне, что лазурью изукрашены небеса, 
Что ты так хороша, когда хмуришь свои соболиные брови.
Обернись, обернись, за какие-то полчаса
Я смогу растопить твои ледяные оковы.

НОЧЬ
Этой ночью воздвигают древо,
Украшают двери остролистом.
Будь моею первой королевой,
Самой непорочной, самой чистой.

Мы пока не знаем о рассвете.
Собери волшебные коренья,
Разожги костёр, мы в пляске встретим
Этот горький день невоскресенья.

Нет у нас ни колеса, ни Книги,
Идолы покрылись серой пылью.
Точно первобытные вериги,
Шкуры твои бёдра облепили.

В эту ночь в пещере будет жарко,
Тени успокоятся к рассвету,
А наутро неземным подарком
К нам заглянет шалая комета,

И тогда – пьянящая, нагая,
Ты шагнёшь истории навстречу.
Только мало нам земного рая,
Мы на звёзды смотрим каждый вечер.

Михаил Кильдяшов

Война дворцам

герой батального цикла Проханова — солдат Империи в буквальном смысле

Время — лабиринт. Охотник за временем подобен Тесею посреди Кносского дворца. Путеводная нить запуталась, истончилась, вот-вот порвётся. Где-то, в глубине поворотов и тупиков, томится в ожидании схватки неведомый противник — то ли зверь, то ли человек. А может быть, бестелесный Вселенский ужас, врожденный страх, с детства мучивший охотника, грозивший гибелью или помешательством. Охотник отгонял от себя этот страх, запирал его в глубине сознания, отсрочивал встречу с ним, заматывал в кокон прожитых лет, окутывал счастливыми воспоминаниями.

Но коварное время заманило охотника в бесконечную гонку. Он думал, что тянет путеводную нить, а сам разматывал кокон. Время же с каждым рывком снимало с жизни охотника защитные оболочки, как лепестки бутона, осыпало года. Вот опала присяга и первые военные гарнизоны, следом — университетская аудитория и формула одоления энтропии, выведенная на доске преподавателем. Унесло лепесток первой любви и чудесных свиданий, когда и краски были ярче, и песни сладкозвучнее, и звёзды ближе. Вот растворилось утро блаженного детства, где каждый миг бесконечен, где нет ещё гонки за временем. И вот последним лепестком промелькнул светлый лик бабушки, чьё доброе слово, чей ласковый взгляд были щитом над сердцем. Охотник рванулся за лепестком, попытался ухватить его, но тот улетел, оставив в сжатом кулаке лишь пустоту.

Виток за витком, лепесток за лепестком ужас обнажился. Теперь охотник беззащитен. Еще один поворот лабиринта — и встреча с потаённым страхом неминуема. Вот-вот охотник примет свою судьбу, как удар Минотавра.

Но за последним поворотом лабиринта — выход. Охотник выбрался на свободу из ловушки, по которой так долго блуждал. Впервые увидел дворец снаружи — прекрасный, таинственный, но чужеродный, овеянный красным, будто кровавым, прахом земли.

Дворец возник то ли видением из давнего сна, то ли рассказом очарованного странника, то ли библейским пророчеством, прозвучавшим в одной из книг Ветхого Завета. Дворец хранил это пророчество, облик дворца был словом, зашифрованным в камне. Охотник вышел на свет, чтобы разгадать и произнести слово. Уста чуть слышно изрекли "ВОЙНА".

Война — эпицентр творчества Александра Проханова. Она, так или иначе, присутствует во всех романах, во всех периодах творчества писателя. Уже первая книга "Иду в путь мой" вобрала в себя войну как отцовское воспоминание, как предание, как былину, когда в настоящем отозвалось долгое эхо Гражданской и Великой Отечественной войны. Война в литературных сюжетах разворачивалась как тонкая игра разведок, вспыхивала революционным пожаром на всех континентах в цикле о Белосельцеве. Война была столкновением идей, борьбой за Державу, её воскрешение в Босхианском цикле и в цикле о Пятой империи.

Но отдельной синусоидой в творчестве Проханова выстроились романы и рассказы, которые можно назвать "батальными". Автор не создавал их последовательно, один за другим. Книги этого цикла вспыхивали сигнальной ракетой, детонировали фугасом, порой — с перерывами в несколько лет. Батальные романы и рассказы рождались по мере того, как в разных частях света, на Родине или на подступах к ней, раздавался топот "коня блед". Этот конь приносил войну "из-за речки", поджигал Северный Кавказ. Этот конь убивал города на Ближнем Востоке, взрывал пассажирские самолёты над ветхозаветной пустыней.

В батальном цикле война представлена во всей наготе — как изнурительная работа, как приказ и его выполнение, как не разведывательная, а боевая операция. Здесь в основе сюжета всегда лежит конкретная задача, вокруг которой сплетаются события и судьбы.

Нагая война обнажает человека: совлекает с него звания и должности, обнуляет опыт, разрушает убеждения, развеивает сомнения. Война — зеркало, в котором человек видит свою подлинную сущность и прозревает сущности других. Потому любая боевая операция в итоге приводит к откровениям и прозрениям, физика войны перерастает в метафизику жизни и смерти, в их прямое столкновение.

Герой батального цикла — солдат Империи в буквальном смысле. Тот, кто всеми силами не даёт ей свернуться в свиток. Солдат ставит на край этого свитка свой сапог и не отступает до последнего, будто под его пятой — мина, после взрыва которой Империя будет растерзана.

Таков герой романа "Дворец" — комбат спецназа Калмыков. Его прошлое остаётся читателю неведомо. Оно лишь приоткрывается в туманных видениях детства, в отрывочных воспоминаниях о юности, в грёзах первой любви, в образах мамы и бабушки. Действие романа сосредоточено на настоящем Калмыкова, будто все знания, все энергии, все умения, добытые из прожитых лет, были ради одного ключевого события, были приууготовлением к чему-то самому важному и ответственному. Будто все нити прошлого завязывались в ещё неведомый узел будущего.

Но при этом, подобно Белосельцеву, Политологу или Виртуозу, Калмыков ощущает "двухслойность бытия": "Он проживал две отдельные жизни, две несопоставимые судьбы. Одна — военная, явная, грозная фатальная сила, двигающая государствами, армиями, толкала его в угрюмое неизбежное будущее. Другая — неясная, касавшаяся его одного, из тончайших невнятных энергий, из прозрений, предчувствий, бессловесных ночных молитв, вымаливающих недостижимое счастье". В какой-то момент времени жизнь расщепилась на две ветви, две линии, две дороги — и Калмыков пошел по той, где суждено беспрекословно выполнять военные приказы, где нужно быть готовым посягнуть на чужую жизнь и отдать свою. Но параллельно продолжается иная линия, иной сценарий, где нет построений, боевых задач и рапортов, где живы мама и бабушка, где дни проходят в постижении русских поэтов и художников, где с ней, единственной, создана счастливая семья.

И кажется, что можно перескочить на эту параллельную тропу, как на соседнюю ветку железной дороги, уйти от той страшной судьбы, что уготована себе и Родине. Судьбы, что всё чаще звучит в жутких пророчествах: "Будет война, и нас спалят и разрушат. И мор, когда все умрут от голода и от страшных болезней. И другая напасть, когда все перессорятся, возненавидят друг друга, ополчатся один на другого. Что-то ужасное ходит рядом, заглядывает в каждый дом, высматривает себе добычу".

Время подвело реальную жизнь Калмыкова к той черте, у которой на востоке Советского Союза "истончилась граница". Мембрана страны в любой момент может прорваться, не сдержать инородные тела. Политическая пружина разжалась, и военное командование отдало судьбоносный приказ. Батальон спецназа Калмыкова должен десантироваться на авиабазе в Баграме и, добравшись до Кабула, усилить охрану Дворца нового афганского правителя Амина.

О русская земля! Ты уже за рекой! Страна, пережившая за десятилетие несколько госпереворотов, когда каждый новый правитель устранял вчерашних союзников, жестоко пытал противников — эта земля настороженно принимает советского солдата, распознает в нем, переодетом в местную военную форму, чужака, как матерый зверь готовится к броску.

Калмыков старается заговорить чужую землю, умоляет её остаться милостивой, не обращать доброе слово дружбы двух народов в плач и скрежет зубовный: "Калмыков испытывал к ней влечение и одновременно боязнь, любопытство и отчуждение, как к могучему существу, которое или примет его дружелюбно, примирится с его появлением, или отторгнет, погубит, превратит в горстку костяной муки, смешает с камнями и пылью. Упрашивая, заговаривая, как большую собаку, Калмыков гладил шершавую, в мелких травинках, почву". Калмыков чувствует, что где-то здесь сокрыта последняя печать Апокалипсиса.

Этой печатью, этой последней пломбой бытия оказался Дворец Амина, с детства являвшийся Калмыкову миражом, невнятной фантазией и теперь представший в действительности: "Дворец сиял золотыми окнами, распуская в холодную тьму зарево света. Казалось, парит, не касаясь земли, упираясь в гору столбами огня. Опустился из неведомых запредельных высот. Вот-вот оттолкнётся и взмоет. Уйдёт, исчезнет, превращаясь в малую искру". К Дворцу, как река к морю, текло время. Он заворожил своей красотой не одного чужеземца. Вся прошлая жизнь Калмыкова стремилась к этому чуду. Текучее время из дней, месяцев и лет советского офицера, застыло в камне, в творении восточного зодчего. Время стало пространством в несколько этажей, с удивительными интерьерами, с драгоценными камнями и золотом. Этот афганский исполин был воплощением гармонии — и если потревожить его, во всём мироздании нарушится равновесие.

Через несколько дней Калмыкову открывают подлинную цель пребывания батальона на страже Дворца. По данным разведки, Амин затеял двойную игру: принятый в Кремле, вступил в сговор с американцами, готов пойти на окончательное уничтожение союзников по партии, изменить политический курс. Потому в стране необходимо поддержать новый переворот, закрепить у власти истинных союзников советской державы, уплотнить её восточную границу. А для этого, в первую очередь, нужно устранить Амина.

Калмыкову приказано разработать операцию по штурму Дворца, подавлению гвардейцев и ликвидации Амина. В час Х батальон спецназа, поделённый на группы, приступает к выполнению задания. На одоление Дворца — мифического великана — брошены десятки людей. Дворец отключают от электричества — и великан слепнет, словно ему выкалывают глаза. Крушат стены Дворца, словно отсекают руки и ноги, ломают ребра великана. Штурмуют этажи, разрушают гармонию залов, спален и кабинетов, населяют их хаосом, словно вскрывают утробу гиганта, вырывают из него внутренности.

Великан изо всех сил сопротивляется. Теперь он подобен молоху, который заглатывает жизни, перемалывает их, как зёрна, брошенные меж мельничных жерновов. Нужно как можно скорее нанести удар в сердце великана. Оно бьётся в одной из дальних комнат, осознавая неотвратимость смерти. И вот удар нанесён. Амин устранён. Сердце Дворца остановлено.

Приказ выполнен. Операция проведена успешно. Но из осаждённого и покинутого Дворца сочится незримый тлетворный дух, доносятся невнятные стоны, слышны взрывы и выстрелы — в мир с Востока запущена война. Теперь кровавый след из афганского Дворца протянется к родному порогу. Сбудутся слова древнего пророка: "Смотрю на землю, и вот, она разорена и пуста, — на небеса, и нет на них света". Та война, что названа "локальной" на самом деле окажется войной Вселенской — войной жизни и смерти.

Адовы врата отворились, и теперь изуродованный Дворец будет зиять всё новыми и новыми "дырами в мироздании", станет принимать самые разные обличия: четвёртый блок атомной станции в Чернобыле, Дом Советов в Москве осенью 1993 года, Президентский дворец в Грозном накануне чёрного Нового года.

Но дыру в мироздании можно залатать, если уверовать в то, что смерти нет, а есть медленное удаление жизни в небесную лазурь. Если сбросить бремя времени, как часы, браслет которых в бою перебила пуля. Если уповать на то, что у Бога все живы.

Чудесный дворец "последним видением Вселенной" оторвется от грешной земли, соберёт утомленные войной души в небесную ладью. В белых одеждах русский спецназовец и афганский гвардеец вновь встретятся посреди золотых покоев. На одежды брызнут алые капли: афганец протянет шурави дольку разрезанного граната…

Ссылка на публикации на сайте газеты "Завтра"