Владислав Анатольевич Бахревский, наш земляк, известный писатель и поэт, публицист, сказочник, опубликовал статью "Будет сказка - будет Россия" в "Литературной газете" № 38 от 30.09.2015г.
Владислав Бахревский
Будет сказка - будет Россия
Сказка русская – это правда о народе, открытая всему белому свету и Господу Богу. Самим народом. Место под солнцем, какое определили для себя пращуры. Покаяние и мечта. В нашей сказке суть русского «я».
Культуролог, историк культуры, доктор философских наук, профессор, член Бюро научного совета «История мировой культуры» РАН Игорь Григорьевич Яковенко в своих работах показывает, что такое сказка для самого существования России.
«Услышанные в детстве сказки, – утверждает Яковенко, – участвуют в формировании матриц сознания… Сказка играет роль базовой мифологической структуры (из которой сказки, собственно говоря, и выросли), включающей человека в целостность культуры».
И далее учёный расшифровывает мысль: «Какие сказки дети слушают, такая картина мира и запечатлеется в сознании, и эта картина становится основой духовной жизни взрослого человека».
В простенькой на первый взгляд схеме заключена программа уничтожения великого государства.
«В конце 60-х годов ХХ века, – открывает нам глаза Яковенко, – произошло примечательное событие на книжном рынке. Появились качественно новые детские сказки. «Мумми-тролли» Туве Янссон, «Волшебник изумрудного города» Александра Волкова, книга о Мэри Поппинс в переводах Бориса Заходера пользовались бешеной популярностью.
Как мы понимаем, запрос на новую сказку возник не в детской среде. Его породила городская интеллигенция. Делались переводы и пересказы произведений известных европейских авторов. Авторы русских версий не ошиблись в выборе материала. Дети, воспитанные на этой литературе, весело похоронили Советский Союз».
Вот так сработала антирусская закулиса против победителей гитлеризма. Победители ещё живы, а государство, которое они отстояли в сражениях, – тю-тю! – Мэри Поппинс унесла.
Матрицу народу подменили? Запечатлённая сознанием детей иноземная жизнь отринула русскую сермягу, завёрнутую в красный флаг социализма?
Погодите, погодите! А какова основа духовной жизни – матрица современной России?
Тридцатилетние и те, кому сегодня пятнадцать, семь, пять, – по крови русские, говорят на русском языке, если точнее – на языке Эллочки Людоедки, обходятся тремя сотнями слов, но ведь воспитаны все с младенчества телевидением. А телевидение наше вот уже 25 лет американское. Интернет – американский. Кукла у наших девочек – Барби. Кока-кола, Макдоналдс, сникерсы, чипсы… Остаются книги и сама жизнь. Но с 1989 года, когда при Горбачёве был уничтожен Детгиз, книги в России издают только для богатых. Бабушки сказок сто лет уже не рассказывают. Место Арины Родионовны занято мультиками… О Микки-Маусе, о ниндзя-черепашках, о Карлсоне. А чуть подрос, в плен «матрицу» берут сериалы: «Гарри Поттер», «Терминатор», «Властелин колец» и «Хоббит», «Пираты Карибского моря», «Звёздные войны»… Из русского разве что мультфильмы о богатырях. Но бедный Алёша Попович в этих мультиках телом великан, а головка у него с горошину. Образ России: велика, но дура.
Кстати, в учебниках истории, созданных Соросом для наших школ, тот же приём наглядности. Кёльнский собор на всю страницу, а Успенский в Кремле – величиной с кляксу в нижнем углу листа.
Профессор Яковенко жалеючи смотрит на «людей со стороны», уверенных «в вечном характере объекта «Россия», в неизменности русского менталитета». Профессор убеждён: «Реально Россия сходит с исторической арены». Незыблемость ментальности русских и само будущее России – «химера».
Лукавая ложь, что у нас нет идеологии. Идеология – миллион. Его запихивают во всех нас и в наших детей ежедневно, ежечасно, не на миг не выпуская из-под контроля.
«Как стать миллионером» и прочие американские телеигры учат борьбе за деньги. Даже чуть ли не единственная наша игра «Что? Где? Когда?» превращена в азартную, в коммерческую. И значит, совсем не рынок уничтожил великую русскую детскую литературу. Рынок стал прикрытием позорного падения качества жизни страны, позорного для России торжества невежества.
Из русских людей вытравлен сам образ нашей необъятной страны. Мы эту страну видим мельком, когда сообщают прогноз погоды.
С кого спросить за саму нашу жизнь, вернее, за совершённое с народом? Но если мы и назовём виновников и каким-то образом накажем за содеянное, за искалеченные поколения, действительность-то необратима. Избежать бы новых потерь.
Скажите, где наши дети могут получить в вечное пользование великий и могучий русский язык? В тридцать ли этажей твой дом, в девять, в пять – в лучшем случае люди знают друг друга в лицо или даже по именам. Отец и мать заняты работой. В американских мультиках, что ли? В компьютерных стрелялках? В школе? Но большинство нынешних учителей родились в эпоху Ельцина, когда литература, насаждаемая в ту пору, была напичкана жаргоном и матерщиной. Человека создаёт среда. Школа, даже очень хорошая, может преподать литературный язык. Народный сохраняется в какой-то мере в малых городах. Деревня – создатель и хранитель языка – убита. Малые города объявлены экономически невыгодными.
И об образовании. Вот невыдуманная история из Ельца. Преподаватель робко спрашивает, о чём экзаменующаяся готова говорить.
– Об Анне Ахматовой.
– Замечательно.
– Ахматова писала стихи.
И молчание.
– Расскажите биографию поэтессы, о её времени. Вы помните, кто был мужем Анны Андреевны?
– Пушкин.
Не анекдот. Студентка получила свою тройку и через год будет учить литературе старшеклассников.
Иной раз чудится: над нашей страной раскололи зеркало тролля. Андерсен рассказал, что сталось с Каем, которому осколок зеркала попал в глаз.
Расколдовать нашу страну мы можем только сообща. Сказка нам всем очень бы помогла. А пока президент доволен министром образования: процент сдачи ЕГЭ из постыдного стал терпимым. И это при вдвое сниженных требованиях.
Никого из государственных мудрецов не заботит нарастающее невежество детей и юношества. Не понимают наши власти: утрата устоев жизни, поэзии жизни ведёт к политическим утратам народа и страны.
Так что профессор прав: уничтожение русского в русских самими русскими – милая явь.
Но Яковенко всё-таки плохо знает детскую литературу. Не в 60-е годы русские дети окунулись в сказочный мир, экспортированный из Европы, из Америки. Уже в 20-е годы пошла работа над духовной матрицей русского народа. Задача – вытравить религиозное сознание в детях. Вот тут государству и понадобилась новая сказка.
«Доктора Айболита» я любил ребёнком и школьником с той же преданностью, что и её автора Корнея Ивановича Чуковского. И только взрослым человеком узнал: сказка американская, но чудесно пересказанная. Автор – Хью Лофтинг.
В эти же годы – отнюдь не в 60-е – появился «Волшебник изумрудного города». Сказка Фрэнка Баума в переложении Волкова.
Английские сказки переводил Маршак. Михалкову надо было тоже проявить себя. Под его фамилией долго выходила сказка «Три поросёнка». О том, что это английский фольклор, мы узнали уже в эпоху развитого социализма.
Что это было – не знаю. Сначала практически воровство, плагиат. Потом признание заимствования. Впрочем, все пересказы превосходили оригиналы. Приобщали тёмный народ к мировой культуре? Отсекали русского человека от его корней с раннего детства? Стремились скорейшим образом создать советскую сказку, а пока не родилась, занимали детские головы образами, взятыми напрокат у англичан, у французов, у американцев, у немцев? Но самое-то главное – издавались лучшие в мире книги.
В 1-м классе, во 2-м, в 3-м, а это 1944–1945 годы, любимые мои сказки, которые я брал в сельских библиотеках, – «Мастер Мартин-бочар и его подмастерья» Гофмана, «Маленький Мук» и «Карлик Нос» Гауфа, «Сказки братьев Гримм». А ведь война шла с немцами.
Не только издавались детские книги, но снимались на киностудиях сказки. «Василиса Прекрасная» вышла в 1939 году. В 1939-м страна воевала с Финляндией. В 1941 году Александр Роу снял третий свой фильм «Конёк-Горбунок», а в 1944-м – «Кащея Бессмертного»: страшноватую, но самую любимую советскими детьми кинокартину. Сталин очень даже пёкся о нашей русской «матрице». Она была в нас весьма надёжная.
Нет, не покалечили нашу «матрицу» иноземные книги в 60-е годы. Мои дети в 4–5 лет знали наизусть «Песнь о Гайавате» в переводе Бунина, увлекались смешными сказками острова Маврикий, а чуть позже их любимым фильмом и книгой стала «Рукопись, найденная в Сарагосе» Потоцкого.
Русской «матрице» никакие беды не грозят, если в её основе «У Лукоморья дуб зелёный», «Конёк-Горбунок», сказки о Тереме-Теремке и о Василисе Прекрасной.
Сегодня трансформация основ культуры нашего народа тщательно организована и проводится в жизнь нашей страны попустительством власти и неустанной разрушительной работой врагов России. Не Мэри Поппинс страшна русской духовной матрице, не Винни-Пух. Страшно другое. Детей России с первых дней правления Ельцина лишили природных богатств страны, будущего, книг и подменили отечественные мультики, не ахти какие русские, на бешеного темпа американские. Вместо Василисы Прекрасной – Человек-паук. И жизнь затянуло «паутиной».
Свою сказку «Златоборье» – напечатаны первые две части из четырёх – читатели противопоставляют «Гарри Поттеру», но я не могу издать её с 1989 года!
Что же это за цензура такая в демократической стране, где президент всё время говорит о воспитании патриотизма и любви к Родине?
Цензура на русское?
Никакая военная мощь не спасёт государство и народ от ползучей плесени, медленно и верно пожирающей нашу русскую «матрицу» в каждом из нас. Я эту статью и для Шойгу пишу.
Помните, была величайшая Русская империя? В один день не стало.
Помните могучий Советский Союз? Проснулись однажды в августе, а его нет.
Одно хочу сказать высшей нашей власти. Мы уже не помним, кто возглавлял безопасность империи при Николае II, но в памяти осталась жалкая роль Крючкова и маршала Язова, когда сдали Советский Союз. Не проще ли возродить издательство «Детская литература», «Пионерскую правду» и прежнего образца и тиража «Мурзилку»? Вернуть России преданных государством детей? Преданность детей – твердыня народа и опора государства. И самое-то главное, дети – жизнь. Жизнь русских детей должна быть русской. Это от Бога.
Статья моя – первый шаг к созданию общества защиты сказки – русского в русских, нашего духовного могущества, национальной неповторимости.
Господи, за что приходится биться! Ведь это так просто и естественно: русские дети читают русские сказки, написанные русским языком.
Необходимо:
1. В детских садах и в младших классах ввести обязательное чтение русских народных сказок, сказок русских писателей и, что очень важно, современных писателей, верных традиции.
Разумеется, уже в детских садах русские дети должны слышать, а потом и читать сказки народов нашей страны. Это заложено в нашем сознании, и этого нельзя утратить: народы России – одна семья, единая, любящая, но чтобы любить, надо знать. В современной России ничего не делается духовного для воспитания этого единства.
Русские никогда не замыкались в самоизоляции. Наше общество должно собирать в единую семью всех верящих в чудо, всех сказочников нашей земли. Тофаларов всего 400 человек, однако их сказки – великое богатство. Яхонт нашей общей сокровищницы.
2. Издавать сказки такими тиражами, чтобы они доходили до каждой семьи. Эти книги национальной нашей сути, национального нашего достоинства – наказ народа, одно из условий доверенности народа власти. Эти книги должны быть непременно дешёвыми.
3. Предоставить радиоэфир сказке и детской литературе. Создать телепрограммы, восстановив престиж Слова, Книги, Писателя. Создать программы, питающие национальное и духовное сознание в интернете.
Государство до недавнего времени ежегодно тратило 16 миллиардов на покупку иноземных футболистов. О зрелищах забота трогательная. Власти обязаны найти хотя бы миллиард для Родины. Тому, кто этого пока что не понял, объясняю: дети – это и есть Родина.
Во всероссийской газете "Русский вестник" 04.10.2015г. опубликована статья председателя Оренбургской областной общественной писательской организации Союза писателей России М.А. Кильдяшова "Крестный путь России".
Есть в русской действительности определенная закономерность: чем острее социальные проблемы, чем явственнее грядущие потрясения, тем интенсивнее развивается публицистика, которая способна сыграть в патовой ситуации две разные роли. Либо заманить в Содом и Гоморру, либо призвать на Голгофский крест. Или «падающего подтолкнуть», или вытянуть за луковку из кипящей смолы. Именно к такой Голгофской публицистике преодоления, спасения, преображения относится книга Константина Душенова «Православие или смерть», выпущенная в свет Институтом русской цивилизации.
В книгу Душенова вошли статьи и другие материалы, написанные с 1996 по 2013 год. Они составили три части: «Молчанием придается Бог» (1996–1999), «Раны русского сердца» (2000–2002) и «Верую и исповедую» (2012–2013). Первые две части – это своеобразный русский пассион, страсти России: ее Гефсиманский сад, восхождение на Голгофу и Крестные муки, когда над ней пытались устроить судилище, глумились, метали жребий об одеждах ее.
Возрождающаяся, еще не окрепшая после семидесяти лет антирелигиозной политики, традиционная Русская Православная Церковь сдерживала атаку сразу с трех сторон либеральной интеллигенции, неообновленцев и экуменистов.
Во главе Русского православного сопротивления бесовским атакам встал митрополит Иоанн (Снычев). Он всеми силами старался оградить Православную Церковь от смертельных ядов, пытался уберечь ее от назревающих расколов: «Бесстрашный и беспристрастный митрополит на глазах превращался в символ русского общенационального, соборного единства, символ преодоления пагубного раскола общества на “красных” и “белых”». Он на себя лично принял удар всех врагов Православия, отчего не раз был оклеветан, обвинен в «мракобесии»: «Если либерально-демократические интеллигенты обвиняли владыку Иоанна в расколе и политиканстве, церковные обновленцы – в реакционности и мракобесии, то представители Зарубежной Церкви, наоборот, корили многострадального митрополита за “либерализм” и “измену вере”». Но Бог и угодники его поругаемы не бывают.
Именно Владыка Иоанн открыто проповедовал о том, что русские – мессианский народ, укреплял в нем соборное единство и готовность к жертве и самоотречению. Убеждал в том, что в русской истории не было безблагодатных периодов и что возрождение Отечества невозможно без возрождения Православия: «Церковь может – и станет – опорой возрождающейся России, духовной основой объединения Русского народа потому, что именно она наиболее полно, ясно и обоснованно выражает религиозное, нравственное, моральное, этическое и правовое мировоззрение простого, душевно здравого русского человека, его понятия о справедливости и благе, добре и зле, чести и совести…».
В идее созидательной революции Душенов сумел гармонично соединить несколько истинно патриотических философий, сплавил духовную мощь подлинных ратников земли русской и прежде всего митрополита Иоанна (Снычева), чей призыв «Крепись, христианин!» звучал еще в шестидесятые годы. Со страниц «Советской России» он открыто говорил, что «нет ни красных, ни белых – есть русские люди». И только будучи едины, они способны одолеть очередную Смуту, порожденную жидовским вампиризмом, восстановить русскую диктатуру совести и духа, которую воплотит в жизнь новая Черная сотня, до последнего вздоха верная Отечеству: «…нужна современная Чёрная сотня, то есть низовой союз простых русских людей, готовых поддержать Верховную власть в ее борьбе с денационализированной бюрократической прослойкой, способных подтолкнуть Кремль к такой борьбе».
Эта мысль о необходимости новых опричников перекликается с теорией «малого народа», развитой с опорой на Огюста Кошена Игорем Шафаревичем в книге «Русофобия». Под малым в социальном, а не в этническом смысле, народом понимается группа людей, способная взять на себя роль вожаков и определить историческую судьбу народа. Истинные русские патриоты – это проекция большого народа, это сердце народа – пульсирующее, щемящее и кровоточащее, потому им нет необходимости ни «выходить из народа», «ни ходить в народ». Здесь нет так любимой либеральной интеллигенцией оппозиции «мы–они», здесь есть позиция тех, кто сумел «понять, продумать, подвести в систему и выразить нерасчлененные тенденции, которые вызревают внутри народа. <...> сменить психологию жертвенных революционеров на психологию почвенников».
Такая почвенническая психология возможна лишь при здоровом национализме, о котором писал Иван Ильин, чья пассионарная сила также влилась в патриотическую философию Душенова. Под здоровым национализмом Ильин понимал «любовь к историческому облику и творческому акту своего народа во всем его своеобразии», «веру в инстинктивную и духовную силу своего народа, веру в его духовное призвание».
Именно в имперской, и в никакой другой, форме возможны возрождение русского бытия и становление русской диктатуры. В унисон с Александром Прохановым Душенов говорит о религии русского чуда и пасхальном свете русской истории: «Русская история сплошь и рядом промыслительно текла вопреки всякому человеческому предвиденью, наперекор очевидным и, казалось бы, необоримым обстоятельствам и тенденциям политического и экономического “прогресса’’». Душенов говорит о четырех русских империях и, опираясь одновременно на политологические теории и пророчества старцев, о создании пятой империи: «посреди грядущих апокалиптических смут по милости Божией возможно последнее всемирное возвышение Российской державы, последний великий взлет русской славы и мощи, русской веры и благочестия». Для «взлета Российской державы» необходим волевой самодержец, коему подвластны и меч, и соха, и атомная бомба, потому Проханов и Душенов едины и в метафизической трактовке личности Сталина как «идеального типа» правителя: «Сталин-миф сегодня безусловно полезен для возрождения нашего национального сознания, для мобилизации в Русском народе державной воли к борьбе и победе».
Так, Константин Душенов, руководствуясь «диктатурой державного духа», напоминает нам слова Спасителя: «Буди верен даже до смерти и дам венец живота». Так, молит русский человек о Господнем соучастии в делах земных, просит о помощи Божией и спасении, как в молитве перед причастием: «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, Сын Бога Живаго, пришедый в мир грешные спасти». И по молитве нашей Сам Господь Россию причащает. Да будет на все Его святая воля!
Вышла в свет новая книга орской поэтессы и журналистки, члена Союза писателей России Татьяны Александровны Белозёровой "Танго слёз".
Особый интерес представляет оригинальная композиция книги.
Поздравляем Татьяну Александровну с новой вершиной творческого пути, желаем успехов!
25 сентября 2015 года оренбургские литераторы, члены Союза писателей России поэт Геннадий Хомутов, руководитель литературного объединения имени В.И. Даля, поэт Вениамин Побежимов, поэтесса Светлана Филатова, поэт Иван Ерпылёв, член литературного объенинения имени В.И. Даля поэтесса Люция Махмутова провели творческую встречу со студентами 1 курса ОГАУ.
Литераторы прочитали свои произведения, ответили на вопросы внимательных слушателей.
Мероприятие состоялось в рамках празднования 80-летия Оренбургской областной общественной писательской организации.
В очередном номере общероссийской газеты "День литературы" опубликован рассказ известного оренбургского прозаика, члена Союза писателей России, лауреата литературных премий Георгия Николаевича Саталкина "Сегодня снег с дождём".
Георгий САТАЛКИН
СЕГОДНЯ СНЕГ С ДОЖДЁМ
Рассказ
Дождусь воскресенья, надену стёганку, шапку, сапоги и уйду в поля, в глухую их тишину, в сиротское одиночество поздней осени, когда идёшь и знаешь, что ни единой души не встретишь на дороге, которая кажется уже и не дорогой, а полосой нетронутой земли – так сгладили её тяжёлые ливни, размяли колеи крепкие утренники.
Давно хожу я в поля. Они начинаются сразу за обрывом каменных зданий, за архипелагами свалок из колотого железобетона, строительного и житейского мусора, бумаги, пивных пластиковых бутылок, тряпья, и смрад города здесь ещё тоскливее, горше…
Но вот уже пашня, пахота – граница совсем иного мира. Тут запахи другие, дыханье вольное, тут цвет матёрого чернозёма утешает глаз. Тут я преображаюсь, делаюсь человеком, который поражает меня самого, и счастью которого я дивлюсь и печалюсь, потому что тот, другой во мне человек, никогда не выберется из оков, будет томиться, умирать во мне и оживать, преображаться только во время моих отлучек в поля.
Ходил я по ним и вёснами, когда всё кругом расчёсано крупным гребнем сеялок, умиротворено зачатием. Когда старые корявые лесополосы то розовыми, то иззелена-водянисто-белыми клубами цветения млеют по-над полевыми дорогами, на которых разворачивались громоздкие посевные агрегаты и накарябали широченные полудужья в яркой, липко-лаковой зелени молодой травы.
И повсюду густо горят одуванчики. Я наклоняюсь, тихо трогаю их жёлтые лохматые головки. Мне радостно, я улыбаюсь, как в раннем детстве, только вот подламываюсь сердцем всякий раз почему-то.
Весна, её благие денёчки – чудная это пора, вся светлая. Бывало, в самой далёкой степи, в балочке где-нибудь, под полупрозрачной ещё вербой вдруг наткнёшься на целующуюся парочку. Сидит она на раскинутом по блестящей траве пиджаке и лица их алы, а широко раскрытые глаза слепы. Отходя осторожно от них, не выдержишь, непременно обернёшься. И опять сожмётся сердце – зачем ты здесь?
Зачем бродишь, что ищет твоя душа? Почему не живёшь спокойно, не толстеешь, входя в лета? Зачем мучаешься сам и заставляешь тайно страдать домашних своих?
Бывал я в полях и летом, особенно в первую его половину, под разломом синего неба. О, сколько цветов по обочинам дорог, канавам, неудобьям разным! Россыпь смеющихся ромашек, бледно и тёмно-фиолетовые перья шалфея, малиновые ядра дикорослого татарника, бледно-алые чаши полевых мальв, водянисто-красные капли мышиного горошка, розовая, белая, желтоватая гуща полынно-пахучих кашек – богатство какое, и всё само в руки просится!
Разваренный зноем, с огромным букетом в руках, с гудящими ногами и ноющей спиной возвращаюсь домой и сам размещаю цветы по вазам и кувшинам, и в комнате разливается тонкий, горьковато-сладостный и всегда отчего-то прохладный аромат. Я валюсь на диван, всё во мне ещё гудит, горит, в глазах что-то плавится – то золотом, то серебром, то бесцветной струящейся плазмой.
И я засыпаю.
Но перед тем как уснуть, думаю в какой-то туманной, сладостной отраде о полях, которые можно сделать ещё краше, о лесополосах, думаю о садах – старых и молодых, блаженно воображая себя хозяином в них, и засыпаю, и во сне что-то невнятное говорю, а бывает и всхлипываю: угнетает мысль о том, что завтра, в день тяжелейший, не от вина как бы похмельный – на работу, на каторгу, на медленную, унылую мою казнь.
Бродил я и по отяжелевшим бронзовым, августовским полям. Срывал колючие, шершавые колосья. Нашелушив в ладонях зёрен, изжёвывал их в молочно-пресную кашицу. Со всех сторон овевало меня мякинным знойным ветерком, запахом пересохшей, опустошённой земли. И до того волновали эти вечные запахи, так просто и покойно чувствовал я себя на убранном поле, что, подойдя по мокро-золотому следу грузовика к копне свежей соломы, со всего размаха счастья бросался в её пружинящую утробу и часами валялся, раскинув руки и ноги.
Бывало, находил в кармане у себя кусок подсохшего, пылью пропахшего хлеба и, глядя на иссеро-голубоватое, запылённое по окоёму, небо, медленно, сладостно пережёвывал его. И всё думал, и от безнадёжности, уже как бы ни о чём… И тогда как-то вдруг припоминалось мимолётное, ушедшее, казалось бы, безвозвратно чувство замешательства, оторопи и даже страха какого-то, когда на полевом стане или же на току мне, мальчишке, с забитыми белёсой пылью ушами и выгоревшими бровями, с пушистыми от мякинной мучки ресницами, давали ломоть ноздреватого, дышащего ещё печным теплом хлеба.
– На, хлопчик, поешь и ты. Это из нови, из пшеницы вот этой вот самой, яку мы вбыраемо.
И все почему-то смотрят, как ты, лопоухий, с красной облупившейся пипкой носа, с пегими вихрами, осторожно кусаешь ломоть хлеба и не можешь не улыбнуться, не растянуть в улыбке потрескавшиеся губы, и все улыбаются, глядя на тебя…
Случалось, в одиноких моих блужданиях по полям встречались мне люди. Вот однажды, влажно сияющим летним утром попались мне навстречу парень с бабёшкой. Шли они быстро от пруда в одной из балок. У него были закатаны до колен штаны, у неё подол тёмно-синего платья тёмен и тяжёл от воды. Были они чем-то деловито оживлены, на чём-то радостно сосредоточены и как бы не замечали меня, но вдруг, пройдя шага два-три мимо, остановились.
– Эй, мужик, глянь, какого ухаря мы поймали! – парень растопырил края потрёпанной сумки – там лежал слитком тёмного живого золота огромный карась с червонным отливом. – На базар его тащим свеженького. Дашь на бутылку – твой! – парень насмешливо смотрел на меня. – На простой крючок и червя зацепили. Не веришь? Скажи, Аньк!
– Ей-боженьки! – подтвердила тотчас Анька, блестя запухшими разбойными глазами, и я понял, где-то они пили всю ночь и толком ещё не протрезвели. В сумке у них лежал живой капитал, подвалило счастье, и в этом счастье я, случайно встреченный, чужой человек был им чем-то родственен, был им своим.
С улыбкой горькой смотрел я вослед этой бесшабашной парочке и странная зависть давила мне сердце.
Попадались мне люди и посолиднее. Они настороженно проходили мимо, а если и говорили, то скупо. Но как им по-другому было со мною говорить? Кто я для них? Случайный, неизвестный, а может быть, даже и подозрительный человек. Чего бродит? Что ищет? К чему затевает нелепые какие-то разговоры. Ответа на эти недоумённые вопросы и у меня самого не было. Так что большей частью смотрел я на них издали, не останавливаясь, проходя мимо.
Вот у дороги стоит трактор со сцепом из двух сеялок, уже развернувшийся в поле, а тракторист в сером от пыли, точно фетровом пиджаке, с особо бархатистыми пятнами мазута на нём, с лицом красным, крепко нажаренным весенним рьяным солнцем, с чёрными небритыми щеками, стоя на коленях, тюкает по серьге прицепа молотком и ярко белеют его сердитые глаза. Звук от удара железа по железу тотчас же тает в предвечернем недвижном воздухе. На дощаной подножке сеялок, укутанные платками по самые глаза, сидят две молодые бабы, широко расставив ноги в сатиновых шароварах, надетых под выцветшие платья, и, шепча на ухо друг другу что-то тайное, весело смеются…
Вот шагом плетётся по глухой дороге, поросшей высокой травой, лошадь, запряжённая в старенький тарантас, а в нём неподвижно сидит грузный дядька с толстыми, бронзово лоснящимися щеками, сонными глазками, в засаленной кепочке на макушке грушевидной головы. Бригадир, либо механик, везёт какие-то, все в машинном масле, пыли и грязи, железки. Одна нога его в сапоге висит рядом с передним небольшим колесом тарантаса, на втулке которого распустила жирные губы мазутная смазка и тянется к земле ставшая чёрной и толстой прицепившаяся травинка.
Вот пастух-старик с тощей шеей и тревожными глазами серым пеньком торчит среди жнивья, по которому разбрелось стадо красных коров.
А я всё мимо, всё в дороге, в догадках об этих людях, об их жизни в хатах, работе в поле, садах, огородах, в коровниках и мастерских.
Один, один… Хуже всего одиночество моё в такую, как сегодня, погоду – снег с дождём. Даже не снег, а крупа ослепительно-белая лупит по лицу, по залубеневшей стёганке. Давит, гнетёт мгла, низкое небо, непроглядная толща туч, сырой промозглый воздух, лужи, повсюду налитые ливнями, бьёт по сердцу сиротски-праздничная зелень озимых.
Машины на далёком шоссе несутся, несутся, точно убегают сами от себя, – невыносимо смотреть на их зажжённые средь бела дня болезненно-жёлтые фары. Ах, какая убийственная погода, как тяжко, тоскливо на душе! Но вот из-под навалившихся туч, из-под одиночества моего окаянного пробивается, просачивается тонкая, странная, нелепая какая-то отрада, и я вдруг начинаю радоваться, что сегодня снег с дождём и что я один в эту непогоду в полях скитаюсь.