Жили-поживали в сельце Г. нашего района два семейства. Шурины, допустим, и Вашурины – соседи допотопные. Оба отстроились в благословенные колхозные годы, огородились и отгородились отнюдь не плетнёвыми заборами, сирень и мальвы в одинаковых палисадниках развели. До последних советских лет и зрелые мужчины семейств, и их женщины были заняты исключительно общественным животноводством, но всё проходит, закончились и эти тучные годы. Последних овечек раздали работникам под зарплату и на этом простились.

Кажется, ещё вчера жизнь делилась между работой и досугом, и вдруг – вольница полная, а деть себя некуда. Ну, женщины – в огороды, сундуки-шифоньерки взялись перетряхивать, а мужчины сунулись было с удочками на Сухой пруд, а там земляк Лапшин: зарыблено, говорит, мною лично как арендатором, приходите ближе к осени, сто рублей день или два кэгэ с улова, если хорошо клевать будет.

И дни стали длинными, чистый коммунизм: проявляй и развивай высшие творческие способности. Но нет – привычных занятий хочется, а уже не найти. Конечно, женщины своим Адамам заданий много надавали, но те быстро закончились. А для существенных дел хорошо бы колхоз под боком иметь: житняка своим овечкам подвезти, мешочков пять хотя бы, пару-другую досок, чтобы банные полы перебрать… Ну, молочая овечкам насшибали дедовскими косами по задам, а доски хоть с заборов снимай – и снимали, чего уж там, не ноги же ломать в собственных банях.

По первому времени сходились Шурин и Вашурин, чтобы покурить вместях, обсудить неказистую жизнь, но скоро и «табачок врозь» дало себя знать, и надоело виноватых искать в заморских странах и отдалённых столицах, приелось как-то. Так, покивают издали – и по домам.

И вдруг приходит Шурин к Вашурину и говорит:
– А что это, – говорит, – твоя Маруся по нашим сарайкам шарится?
– А-а, – отвечает Вашурин, – это вот что. Куры ведь глупая птица, лёгкая. Ходит везде, роется. Ну, и несётся где ни попадя. Не вся, конечно, но Хохлатая наша за столько-то времени ни яйца домой не принесла. Вот Маша и ходит, подбирает за ней. Делов-то!
– Делов никаких, – согласился сосед. – Да как же ваши куры в наши сараи попадают, ась?
– Тоже не секрет, – другой говорит добродушно. – Доски там с забора сняты – гуляй хоть бык-полуторник!
– Ну, про быка это ты сейчас сам сказал, – хмурится первый. – Да куда ж те доски подевались?
– Понадобились, – уклончиво отвечает Вашурин. – Доски наши, мы и нашли применение.
– С чего ли они ваши?
– Да папа наш прибивал, – говорит Вашурин, – с того и наши.
– А с каких это пор заборы лицом к себе стали обшивать? Лицо на вашу сторону, стало быть, наш папа обшивал, и доски наши.
– Да там же зады, – юлит Вашурин, – на задах закон не писан. А что папа шил сотками, я и сам помню, гвозди ему подносил.
– Ладно, – отступил тогда Шурин. – Сам же и заделаешь. Потому что если теперь увижу кого на своём пазьме – прибью без разговоров.

Расставание неловким получилось, что и говорить, как между русскими на украинской границе, но – разошлись. Домашние были извещены, конечно, только разговорами дело не кончилось.

Забор починить было нечем, а на кур ведь уздечку не наденешь. Да и жалко опять же: яйца или пропадают, или чужому дяде достаются. Умолчание всё тяжелей становится, всё невыносимей, а запрет нарушить страшновато. Наконец через неделю, может быть, Маша Вашурина говорит:
– Миш, – говорит, – я сейчас яйца снимала, так в плетёном гнезде опять пусто, Хохлатая неизвестно где яйца кладёт.

Хозяин помолчал, и вдруг словно черти его с места сорвали.

– А не пошёл бы он лесом, – говорит. – Давай лукошко, сам схожу.
– Лукошко, Миш, полное, на тебе вместо этого папин картуз.

Картуз Вашурин схватил и рысью из дома умчался. Жена около часа ждала его с яйцами или уж хотя бы живого – не дождалась. Слышит, на улице ведро загремело, и шорох какой-то, и, главное, стон долетел. Выскочила, а через двор Михаил её ползёт, и из спины его, ватником прикрытой, трёхрожковые вилы торчат, как мачта какая-нибудь с оторванным парусом.

Короче, приплыли. Лёгкие у Вашурина оказались пробитыми в двух местах, позвоночник проткнут средним рогом – дня три в больнице только и протянул. Шурина, особо геройство своё не скрывавшего, по-быстрому отправили срок мотать, и в наши края он пока не возвращался. Дома ему точно делать нечего.

Ну, не Хамовы ли дети? Жлоба, и нищета, и гордыня ум застят, а закон дуракам не писан. Что уж говорить о добрососедстве, общинном житье и элементарном страхе Божием.

В другом нашем селе – да в Лабазах, чего уж шифроваться, – битва за общественный колодец идёт. Там такая история, вернее, гидрогеология, что в редком водозаборе нормальную воду можно найти – то солёная, то горькая, то рыжая от ржавчины. А в этом колодце – чистая, как хрусталь, и пьётся за милую душу. Жилу поймали в заулке между дворами, в стороне от проезжей части, и это тоже считалось хорошо. До поры до времени.

Когда сельсовет выдавал свидетельства на земельные участки, тупиковый тот переулочек не учёл, вернее, не вычел. И оказался колодец в границах крайнего по улице участка. Да к нему, честно сказать, много чего оказалось прирезано, например, задний двор вышел размером с футбольное поле, а всё потому, что участок крайний, под дорожной насыпью, – не жалко. Доживавшие век хозяева к подворью своему были равнодушны, ветшало, разваливалось оно, превращаясь в непроходимые дебри, но к колодцу народная тропа не зарастала: соседи наведывались, несмотря даже на наличие действующего водопровода.

Но, как сказано, до поры, пока не объявились новые молодые хозяева. С задов «жунгли» были почищены трактором, а с лица новый хозяин загородился шифером, отрезав, понятно, и доступ к колодцу. Некоторые пользователи сразу забыли привычную дорогу на водопой, но не все. Особенно непримиримыми некоторые соседи оказались. Они же и сообщников нашли, сочиняя письма в различные инстанции: верните колодец обществу.

Приехала земельная комиссия. При первом же рассмотрении оказалось, что, огородившись, новый хозяин не запрещал пользоваться колодцем, который сам и не строил. Но соседи как-то неаккуратно стали пользоваться водозабором: свинство развели, калитку за собой настежь оставляли – пришлось хозяину заколотиться. Сообщники же требовали забор сломать или перенести.

Тут, как на грех, и сельский председатель сменился – за предшественника, выдавшего свидетельство на землю, никаким боком отвечать не хочет, а колодца того на балансе у сельсовета нет. Ни в свидетельстве о госрегистрации, ни в кадастровом паспорте на участок, который новый хозяин на свои кровные выправил, о колодце ни слова, ни чёрточки. Что наша комиссия и установила.

Короче, посоветовали мы добрым людям договориться как-нибудь, оплатить затраты хозяину, если согласится свои границы урезать, или демонтаж и строительство нового колодца, раз уж он никаких прав на него не выдвигает, а в противном случае – обращаться в суд.

До суда дело, конечно, не дойдёт, это прямых затрат потребует, а неохваченные инстанции ещё остались, так что – ждите весточки.

Напоследок взглянули на продувное подворье главного подписанта и комиссионно переглянулись: этот не скоро успокоится. И колодец раздора пересохнет, а он не успокоится, найдёт новый повод порадеть за общее-ничьё да потешить собственное несколько раздутое пролетарское самолюбие.

Теперь – пунктиром – два райцентровских сюжета, столь же уместных.

В первом сюжете действующие лица, они же исполнители, решили перестроить у себя на участке баню. Старую саманную развалюху довалили, мусор вывезли, а на её месте блочную поставили, под высокой шиферной крышей. И хорошо ещё, не успели изнутри утеплить да деревом обшить, как собирались. То с деньгами напряг, то дожди зарядили, а едва принялись за отделку ­– представительная комиссия в ворота стучится.

Что такое? Нарушение у вас: баню не на том месте поставили. Да господь с вами, соколы ясные, – в точности на том, где старая тридцать лет стояла! – и во все глаза на двух представителей при погонах смотрят. А те что? Комиссия в переговоры не вступает, а угрожает штрафом.

Короче, нашли границу с соседним подворьем и определили, что стена бани прямо по ней и проходит. А должна где? На расстоянии одного метра от границы с ориентацией ската кровли на свой участок, согласно пункту 6.7 действующего СНиПа 30–02–97 со звёздочкой. И всё? Всё. И что делать?

– Баню переносить, уважаемые, – говорит главный районный архитектор.
– Так мы же у тебя разрешение на строительство просили, а ты говоришь – не требуется!
– Разрешение не требуется, а нормы и правила соблюдать надо.
– Так чего ж ты сразу про этот метр не сказал?
– А вы не спрашивали.

Тут, кажется, вообще крыть нечем, но это – теоретически.

– И ты ждал, пока мы построимся, а теперь говоришь – переносите!
– Строили бы сразу по правилам.
– Нет, ты скажи, нарочно ждал, пока отстроимся?
– Да ничего я не ждал, – несколько стушевался архитектор. – Какая мне разница, где вы баню ставите. Поступила жалоба на вас, вот мы и пришли разбираться. Тут комиссия решает.
– Жалоба поступила? Да от кого же?

Оказалось – от соседей, на чьих глазах и демонтаж, и строительство происходили. И надо сказать, грамотно было заявление составлено: и про 1 (один) метр, и про водосток на одну сторону, и про пожарную опасность периодически накаляемого объекта, хотя последнее, конечно, невольное преувеличение. Да и то: административный восторг – не шутка, если уж несёт, то несёт.

Дар речи хозяева потеряли надолго. Вскоре после комиссии к ним та самая соседка пришла за какой-то ерундой, а они только глядят на неё во все глаза и ни лесом, ни лугом послать её не могут от изумления. Так и ушла ни с чем.

А баню до осени без разговоров переставили, куда деваться? Иначе, сказали им, проверим и тогда точно оштрафуем. А если только штраф заплатим? Ещё раз проверим и оштрафуем как злостных нарушителей.

Ну, а поскольку опыт никуда не денешь, то на новом месте баня ещё краше получилась, стройнее, и труба у неё сантиметров на тридцать повыше будет, чем печная у соседского дома. Вот бы на какую красоту жалобу запустить, да уже поздно. И метр всего от границы, а не достанешь. Сдохнуть можно, не так ли?

Казалось бы, эту поучительную историю Курманаевка должна была раз и навсегда запомнить, но – нет. А вляпался в ту же жижу мой добрый знакомый, улыбчивый казах Серик.

В райцентре он купил домишко с просторным подворьем, поднакопил силёнок и собрался рядом с мазанкой, во дворе, брусовой дом ставить. И ведь, прежде чем траншею под фундамент копать, к соседу сходил, показал, откуда начать хочет, и тот дал безоговорочное согласие: стройся, конечно, давно пора, внучке высокие потолки нужны, и далее в том же добрососедском духе.

Тысяч на двадцать Серик материала накупил, мяса и риса, водки и пива, позвал полдюжины сородичей, и к концу недели фундамент будущего дома был отрыт, залит и мокрыми старыми мешками укутан. Доброе начало полдела откачало. Отдыхали после фундамента дня два, было весело, а со следующей весны решили стены ставить да и покрыть дом к оконцовке сезона. До зимы Серик сварочный аппарат купил, «жигулёнка» с третьих рук – подкалымливать стал, деньги на лес копить.

Весна пришла в свой черёд, но за лесом ехать не пришлось – та самая комиссия пожаловала. Меня там не было, но представляю, как рулетку разматывали, межу искали, от межи три метра в Сериков двор отмеряли с двух точек… Итог известен: предписали переносить южную нитку фундамента на два восемьдесят в глубь двора. Сосед за своими воротами не прятался, топтался тут же. Всё повторял: жену бес попутал, вот заяву и кинула. Причём сразу после того, как Серик что-то подварил у них по-соседски, за работу ничего не взял, разве что копейки, потраченные на электроды.

Знал бы – вообще не связывался, говорил мне потомок Чингисхана, улыбаясь. Фундамент он, конечно, перенёс.

Но и тут не столько казус интересен, сколько «заява». Опять в ней упомянут тот СНиП со звёздочкой, 3 (три) метра от границы участка до строящегося дома – словно бы одна, всё та же, уверенная рука поработала.

Я и сейчас пытаюсь представить того подкованного вдохновителя или исполнителя, подбираю слова для его описания и – сдерживаюсь. Живые люди мечтают, стремятся, делают что-то, радуются малым своим победам над ленью, над обстоятельствами, а подкованный сидит с шариковой ручкой в потной ладошке… или перед монитором… или диктует простодушному… Когда про меня в анонимках пишут «гнилозубый аферист» или «овца круговая», я точно знаю, кто и с какой целью испражняется, а этот гадёныш писанным законом отгородился и… нет, сдержусь всё же, чтобы самому не заразиться чужим злорадным духом и разносчиком не сделаться.

Скажу лучше так: всякий народ имеет право на своих негодяев, дураков и лиходеев. Говорить же о народе и представлять самого себя небожителем каким-нибудь – последнее дело. Или паскудное, что точнее.

А главная межа – граница между добром и злом – где проходила, там и проходит: через живое человеческое сердце. Делит его надвое, и каждый решает сам, какая часть собственного сердца ему дороже. С разорванным же ни ангелы, ни бесы долго не живут – минут пять, ну шесть от силы.